Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Глаза её сияли.

— Наш Леонид на Сретенье родился. В святой день.

— Все чудеса проходят по Юлианскому календарю, — сказал Николай Павлович. — Это давно замечено отцами церкви. Юлианский календарь это икона, которая освящена Христом.

— Мне кажется, нет чуда большего, нежели рождение детей. Я так себе и говорю: «Это чудо, что я родилась! Это чудо, что я родила! Мне так теперь хочется жить»!

Покормив и убаюкав сына на ночь, она легла в постель и тесно прижалась к нему.

— Если бы ты знал, какое это счастье ощущать себя любимой и любить!

— Я так же счастлив, как и ты, — проговорил он жарким шёпотом. — Ты не представляешь, что ты значишь для меня.

— Ты должен знать, что я тебе скажу, — она погладила его плечо, приподнялась на локте. — Ты не представляешь, какое это чудо — засыпать, прижавшись к тебе телом, ощущать твои ладони на своей груди. — Немного помолчав, она сказала. — Спасибо, что ты есть. Люблю тебя. Люблю. — У неё перехватило дыхание, и он чуть не заплакал, ощутив, как по её щекам стекают слёзы.

Идеал всегда жертвенен. Преданная, любящая женщина, а ни в коей мере не ревнивая любовница — вот мужской идеал на протяжении тысячелетий. Только жертвенной слабости он и готов покориться, завоевав женское сердце. Его Катя — настоящий идеал. И не потому, что тонкоброва, синеглаза, и грудь высокая, и талией — оса. Она — само доброжелательство и целомудрие. Возможно, что и он, посланник русского царя при Порте оттоманской, генерал-адъютант свиты его величества, Николай Павлович Игнатьев не столь уж плохой человек, если Господь дал ему в спутницы жизни жену, сочетающую в себе земную красоту и неземное величие. Думать так и лестно и приятно, но, может, в этом кроется самообман? А что, как он всего лишь ловкий обольститель? Ведь дипломат просто обязан обольщать и увлекать, и очаровывать. Кто не способен обольщать, тот вынужден интриговать и тратить много сил на убеждения. Искусство дипломатии — высокое искусство, но, как же оно низко по сравнению с поэзией, которая не терпит фальши! Подумав так, Игнатьев углубился в размышления. После свадьбы он был так благодарен Кате за её снисхождение к нему и согласие выйти замуж, что, помнится, у него тогда тревожно сжалось сердце: а вдруг она со временем разочаруется в нём? Ведь она на целых десять лет его моложе. Против неё он старик. Тридцатилетний эгоист, рядящийся в одежды филантропа. Чтобы он ни делал, он ловил себя на мысли, что ему ужасно хочется прослыть не только умным, дельным человеком, но ещё и добрым — улыбчивым, щедрым, необычайно интересным. Истинным оригиналом. «Что ценит девушка в мужчине? — мысленно спрашивал себя Николай Павлович, готовясь к свадебному путешествию, и тут же отвечал, ничуть не сомневаясь: — Благородство! — А что мужчина ценит в девушке? Ответ известен: — Целомудрие!» Без целомудрия нет ничего: ни добрых отношений, ни любви, ни осознания святости семьи. Оно одно делает слепое человеческое сердце зрячим. Хотя, опять же, ничто так не влияет на любовь, как условия и обстоятельства жизни. А каковы условия и обстоятельства его посольской службы, трудной и праздной, разносторонней и однообразной, прекрасно энергичной и до зевоты скучной? С кем он встречается, что характерно для тех, с кем он вынужден общаться? Встречается он с множеством людей, как необычных, так и заурядных. Одних отличает сварливость, других скупость или мотовство. Но все они эгоистичны до мозга костей, все способны на мелкие пакости, интриги и доносы. В крови этих людей, словно крупинки соли, растворены алчность и злоба, властолюбие и подлость, корыстолюбие пройдох и негодяев. У одних характер мягкий, у других оскорбительно грубый. Всем им известен деспотизм социальных претензий. Каждым помыкает честолюбие: диктует, понукает, держит в железной узде. Мало кто из них понимает, что там, где тишина, там святость. Да и откуда возьмётся это понимание, если за большинством из них, словно водоросли за рыбацкой сетью, тянутся подстроенные убийства, исчезновение свидетелей, появление лжеочевидцев. Безудержная клевета и подмётные письма. Извращения и жажда наслаждений. На их лицах, как тавро душевной гнили, лежит толстый слой самодовольства; их удел — авантюризм чистой воды. Многие крепко усвоили, что в разговоре с англичанином, нужно хвалить Шекспира, а с французом — Лабрюйера, знатока книг и человеческих характеров. А ещё у них на лбу написано, что «цель оправдывает средства». Им наплевать, что праздная страсть губительна и что им в затылок дышит смерть, зато они знают слабые и сильные стороны друг друга, являясь мастерами политических метаморфоз, ничуть не хуже тех, что описал когда-то Апулей в своей сатире «Золотой осёл». Хотя, конечно же, встречаются и те, кого завидно отличают ясный ум, глубина познаний и верность оценок той или иной дипломатической загвоздки. Им не свойственна привычка поучать, к месту и не к месту попрекая людей в глупости; в их беседах нет высокоумия, но, общаясь с ними, Николай Павлович не раз убеждался, что там, где сила духа, там стойкость и несокрушимость. Кто-то ему сказал, что в сэре Генри Эллиоте лорда ровно столько, сколько нужно для его лакеев. «А может быть, для самого Эллиота?» — подумал он тогда. А взять маркиза де Мустье с его любимой присказкой: «Моя душа чурается славян». Французский дипломат больше всего любил балет и был без ума от театра.