Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

Побывал у него и военный представитель Сербии полковник Катарджи, страшно недовольный тем, что исправление сербской границы, добытые Игнатьевым в ходе затянувшихся и чрезвычайно сложных переговоров, огорчительно ничтожно и, по мнению полковника, оно практически не отвечает надеждам князя Милана.

— Простите, ваше превосходительство, — обратился он к Игнатьеву, — но исправление нашей границы по сравнению с крупными уступками Черногории, нам особенно обидно.

— Черногория — дело другое! — резко ответил Николай Павлович, уставший от подобных разговоров. — Она три года подряд воевала, а вы что? Перебулгачили всех своим бунтом, объявили Турции войну, и тотчас закричали: «Караул! Нас убивают!» А вы что думали? вас турки пряниками будут угощать? или за вас Россия станет расхлёбывать кашу?

— Так ведь, позвольте, вы сами…

— Да нет уж, — оборвал его Игнатьев, — это вы позвольте. Государь тогда велел вам подождать, не торопиться с объявлением войны, а вы ринулись очертя голову, и что, скажите, из этого вышло? Разбиты были в пух и прах, между тем как я буквально лез из кожи, пытаясь внушить вам, что своим ребячьим сумасбродством вы ставите Россию под удар и даже разоряете её! Ужель забыли? — произнёс он гневно и даже чуточку пристукнул кулаком. — Черногория была нашей единственной союзницей в войне с османами, а вы повоевали какие-нибудь два месяца, постреляли в воздух из русских винтовок, почти не видя пред собою неприятеля, и вот вы уже здесь, пришли делить пирог, который не пекли. Это ль не наглость? Как сказал бы мой кучер Иван: «Мы вас не ждали, а вы припёрлись». А я ведь вас предупреждал, когда мы споткнулись у Плевны: если не пойдёте на Софию, не оттяните часть турок на себя, хрена тёртого вы у меня получите! Вояки.

Катарджи, конечно же, всё помнил, но сделал вид, что страшно оскорблён.

Садуллах-бей, которому казалось, что Турцию грабят средь белого дня, вскипел и высек искру взглядом.

— Вы нас уже почти лишили европейских областей, оставьте нас в покое, по крайней мере, в Азии. — Он явно повторял слова английского премьер-министра Бенджамина Дизраэли, который в свою очередь ссылался на константинопольских евреев, на всех углах и перекрёстках утверждавших, что армяне в султанской империи живут лучше коренных турок. Этой же точки зрения придерживался и Абдул-Хамид II.

Игнатьев давно понял механику международных переговоров: нужно больше запросить, чтобы бы было с чего сбавлять. Исходя из этого, он хотел ввести в текст русско-турецкого трактата секретную статью, обязывавшую обе стороны считать подписанный акт неизменным как в полном своём составе, так и по каждой отдельной статье, и требовавшую отстаивания его перед другими государствами, но Горчаков не поддержал его.

«Не переступайте за инструкции», — гласила его телеграмма. А ещё светлейший сообщал, что «разграничение между Сербией и Черногорией… это один из щекотливых вопросов между нами и Австрией».

Когда-то «русский» канцлер Нессельроде плясал под дудку австрийца Меттерниха, теперь Горчаков чувствовал себя весьма комфортно в роли покорного слуги всё той же Австрии. Не много ли чести для Габсбургов?

— Я изнемогаю в территориальных спорах вовсе не с турками, что было бы вполне логично; нет, я устаю от препирательств с Горчаковым, Шуваловым и Андраши, — пожаловался Николай Павлович молодому Скобелеву, которому хотелось знать, как движутся переговоры. — Эта троица мне спуску не даёт. Нет, право слово, лучше с турками дружить, чем с австрияками. Про немцев я уже не говорю. Сильная Германия — угроза для нас в будущем. Да и вообще, — сказал Игнатьев без тени иронии, — в Турции добрых людей больше, чем в Европе. Они хоть в Бога верят.

— А Европа доверяет лишь себе, своим стяжательским инстинктам, — согласился с ним Михаил Дмитриевич. Его негодованию на всех тех, кто помешал русским войскам войти в Стамбул, казалось, не было предела. «Вот Царства Русского заветные границы», — указывая на столицу Порты, цитировал он Тютчева, и лицо его при этом каменело. — Имей мы сейчас достаточно сильный флот, Англия бы не грозила нам войной, умылась бы и поплелась назад — кильватерной колонной — восвояси.

— Когда ты со щитом, и меч острее кажется, — со вздохом произнёс Игнатьев.

В один из дней в переговоры вклинился Мехмед Али и с порога заявил, что Порта не может пожертвовать албанцами, так как тут речь идёт о будущности турецкой империи и о чести самого султана. Разгорячившись, он повысил голос, но Николай Павлович, встав со своего места, посоветовал ему не волноваться.