Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— Вполне понимаю ваши возражения относительно демобилизации и протокола. Мало того, считая себя связанным с вашим августейшим монархом честным словом, я заявляю о своей полной готовности выполнить все заключённые мной обязательства. И это при всём том, — добавил он многозначительно, — что столкновение на Востоке неизбежно.

— Ваше величество, — осведомился Игнатьев, — как скоро Вы предвидите эти решительные столкновения?

— Я полагаю, конфликт произойдёт года через два, а пока что, нужно сохранять мир. Возможно, турецкая конституция и добрые намерения нового султана принесут желанные плоды.

Пришлось объяснить Францу-Иосифу I, что такое собственно турецкая конституция и как её призрак, и так называемые «добрые намерения» Абдул-Хамида II, проявляются в Турции.

— Порта просто обезумела в своей безнаказанности! — гневно воскликнул Игнатьев. — Один из параграфов турецкого ответа на европейский протокол допускает возобновление резни. Я не поверил бы этому, если бы сам не видел текста циркуляра. Циничнее и откровеннее уже не скажешь. Это как бы декларация того, что реформы в Турции — дело пустое, не что иное, как происки коварных иноверцев. Вот и приходится признать, что мусульманский мир — особый мир. С этим нельзя не считаться. Образумить впавшего в неистовство Абдул-Хамида после моего отъезда из Константинополя не представляется возможным, да, откровенно говоря, и смысла в этом нет. Султан вдохновлён поддержкой Англии и снова будет говорить о «священной войне». Пустые хлопоты, как говорят гадалки. У китайцев это называется «сушить бельё во время ливня». Всё та же пустая затея. — Николай Павлович перевёл дух и подумал о том, что приём австрийского монарха поразителен по своему чистосердечию, и это, видно, тоже неспроста, поскольку тон и фразы Франца-Иосифа I становились всё резонней, а выражение лица задумчивей.

— Тогда я тем более признаю правильными возражения против демобилизации, — выдержав долгую паузу, проговорил австрийский император. — Это вопрос чести, которой Россия не может поступиться. Кстати, об этом же я намерен сказать и графу Андраши.

Сказав это, Франц-Иосиф I посмотрел на Николая Павловича с таким видом, словно доверил ему личный шифр или же тайну своего происхождения.

Когда Игнатьев вернулся в отель, его неожиданно навестил турецкий посланник в Вене Алеко-паша, князь Вогоридес, и, пользуясь прежними добрыми отношениями, повёл разговор о протоколе и демобилизации русской армии. Это были два больных вопроса, тесно связанные между собой. Николай Павлович, из памяти которого никак не выходил надменный облик лорда Биконсфилда с его сухой и злой физиономией, был крайне мягок в разговоре с турецким послом.

— Единственный способ достигнуть разоружения России находится в руках самой Турции: ей следует заключить мир с Черногорией на основах, выработанных константинопольской конференцией, и, как можно скорее, осуществить в провинциях обещанные реформы.

Алеко-паша скорбно вздохнул.

— Вряд ли на это можно надеяться. Верх взяла воинственная партия Мидхата.

Турецкие газеты призывали: «Пусть мусульманин идёт в свою мечеть, а христианин — в свою церковь; однако, перед лицом общей беды, общего врага мы едины и едиными останемся!».

— Вот ведь как заговорили: «перед лицом общего врага», — презрительно кривили губы греки.

— Раньше надо было думать о единстве, — поддерживали их болгары. Воевать с Россией они не желали. Проливать кровь за своих мучителей и палачей? Извините. Но!.. Конституция дала им право умирать за Порту, изволь исполнить свой гражданский долг!

Мусульмане потирали руки: интересно будет глянуть, как христиане станут мутузить друг друга. Греки стрелять в русских, а русские — в болгар. В турецких «харемликах» рыдали молодые матери: «Зачем башибузуки убивали, резали, кромсали болгарских детишек? Теперь русские казаки будут насаживать на пики наших малышей». Слухи о мнимых зверствах казаков сочинялись в газетных редакциях и, чем подлее и лживее они выходили из-под перьев бумагомарак, тем более крупным шрифтом набирались они в типографиях.

Мода на русских красавиц прошла. Из богатых, респектабельных борделей, где каждый постоянный посетитель совершенно искренне считал, что жить необходимо так, чтоб неизменно ощущать в руках тугие пачки денег или же тугие груди женщин, им пришлось переселяться в грязные портовые шалманы, в которых матросня, опившись рома, самозабвенно учиняла мордобой.