Любовь Овсянникова - Птаха над гнездом Том 2. Презирая дымы и грозы

— Наши пытаются выкурить фашистов!

— Ну да, поднять и заставить бежать!

— А лучше бы присыпать их на месте!

От падения бомб, происходившего на том конце, во все стороны летел свист, а от него звенело в ушах. От их уханья вздрагивала земля, и раздираемый взрывами воздух, скуля обидно, превращался в ветер, несущийся прочь. Сколько это продолжалось, трудно сказать. Туго и медленно все эти звуки и явления подвигались на запад, подходили ближе к поселку.

Потом советские самолеты нырнули в небо, поднялись выше и улетели в тыл врага, возможно, догонять и бомбить немцев, несколькими днями назад ушедших с обозами. Скоро после этого от железной дороги послышались грохотание и рев техники, перемежаемые наземной стрельбой. Земля вибрировала под колесами и гусеницами множества тяжелых машин и подрагивала от взрывов снарядов. Воздух, нагретый летающим во все стороны металлом, бешено ходил ходуном и пропитывался от стреляющего оружия смрадом окалины и гари. По низкому небу, под облаками, поплыли темные подвижные дымы, характерные для отдаленного сражения.

Во дворах завыли собаки, и хозяева, прежде чем спрятаться, поспешили отпустить их с привязи. Негде укрыться в степи, на ровном месте, — ни лесов, ни гор тут нет. Людей спасали погреба.

Прасковья Яковлевна тоже поняла, что долго ожидаемый час расправы над нелюдями, над алчными захватчиками настал. Она забрала дочь, прихватила теплые одеяла и подстилки и спряталась в погребе, где заблаговременно заготовила на такой случай место. Она выстлала его свежим сеном, запасла туда воду, яблоки и груши из сада, хлебные коржи, картофельные лепешки — сидеть предстояло долго. Бабушка Фрося спускаться в укрытие не решилась из боязни, что по окончании божьего испытания не сможет выбраться наверх по крутым ступеням. В этом был резон.

— Идите, спасайтесь, — спокойно сказала она внучке, — я на полатях полежу, по домам-то они, надеюсь, палить не будут.

Благодушие бабки, конечно, было неуместным, но спорить с нею не приходилось — она сама решала, как ей быть.

Ефросинья Алексеевна второй день роскошествовала, потому что семья перебралась из сарая в дом. Первым делом Прасковья Яковлевна выбелила в нем стены, вычистила пол и закутки, а потом протопила печь, чтобы высушить комнаты и выкурить из них чужой дух. Оставшись одна, старушка, конечно, не лежала. Без устали она ходила по комнатам, нервно поглаживая свои кулачки, перекладывая одну и ту же вещь с места на место и посматривая в окна.

— Зря бегаете да отстреливаетесь. Ичь, как жить хотят! — в минуты просветленного ума осуждала она немцев, глубоко веруя в силу Красной Армии. — Нет вам ходу домой. Все тут прахом станете! Сколько наших положили, ироды...

Нервничала в своем укрытии и Прасковья Яковлевна, не привыкшая быть в стороне от решающих событий. Все ей казалось, что без ее присмотра там, наверху, что-то не так пойдет. Время от времени она рисковала — оставляла дочку одну, а сама выглядывала на улицу и изучала ситуацию, хотя по доносящимся в укрытие звукам приблизительная картина происходящего прочитывалась. Если обстановка позволяла, Прасковья Яковлевна проскакивала дальше в дом и проведывала бабушку.

— Не бегай ты ко мне, — ворчала та. — За Шурой смотри, а то бросаешь…

— Она уже большая, четвертый год… — отговаривалась Прасковья Яковлевна. — Выберется, если что.

— Какое «если что»? — сердилась Ефросинья Алексеевна. — Что ты мелешь…

— Я ее всему научила, она смышленая, — и Прасковья Яковлевна опять убегала в погреб, к ребенку.

Наконец, наземное расположение сил начало зримо меняться. На поселок двинули отступающие немецкие танки, и от форсированного рева их моторов затряслась земли и мелко закачались стоящие на ней предметы. Сидящим в погребах обывателям казалось, что на поверхности, в плетении дворов и улиц, мечется и беснуется раскаленный металл, словно оживший и диким бегом спасающийся от погибели. Ох, от него все вокруг обязательно останется развороченным и искореженным!

Подталкиваемые атакующими советскими силами, немецкие танки улепетывали на всех парах, как слепые, не мечтая о передышке. Развернув башни назад, они злобно огрызались выстрелами из пушек, от чего казались неестественно выгнутыми икающими уродами. Отходить строго по улицам они не старались и безжалостно оставляли колеи во дворах и на огородах, словно специально разрушали хаты и более мелкие постройки. Как позже выяснилось, так оно и было, потому что после отхода врага почти треть жилых построек оказалась разрушенной. Это, кроме того, что фашисты специально высадили в воздух кирпичный завод, разрушили все привокзальные и станционные сооружения, взорвали помещения МТС и частично обратили в груды развалин строения металлообрабатывающего завода. Но усадьбу Прасковьи Яковлевны Бог миловал.