Любовь Овсянникова: Эхо вечности. Книга 1. Москва–Багдад

Потом еще в Софиевке на крестьянском съезде воду мутил...

К сожалению, народец любит ухарей да забияк, полагая, что те к нему, с таким лопарским простодушием слушающему их, не доберутся, что других будут утеснять, а его — нет. Эхе-хе...

А сам-то он кто, этот Махно? Ведь он постоянно то к белым бежит, то к красным примыкает: то за сильных воюет, то против слабых сражается. Значит, чужой властью пользуется и свою пользу выколачивает. Известно, на уме у него одно — ободрать тот самый народ, который ему внимает с разинутым ртом, хапнуть побольше нажитого им добра-злата да вовремя слинять отсюда. Хоть бы его Господь скорее унес в нелегкие края!

Славгородцы давно знают не с лучшей стороны этого Нестора — смутьяна и самого никудышного человека. Но пусть они пристрастны, пусть... И пусть Нестор, сиживая в кандалах, поумнел ни с чего... но кто он есть перед остальным миром? Кто его просил о защите, кто передал ему такие права — Бог, царь или люди? Да никто его о том не просил и никто ему того не поручал!

Приперся домой, сдуру освобожденный революцией, ошалевшим от нечаянной радости, и начал бесчинствовать, вроде как свои порядки наводить. Ну чья корова мычала бы?! Бахвалится, что именно он защитит крестьян от деникинцев и не даст помещикам издеваться над ними, а о том помалкивает, как именно он это устроит. Разве не власть применит? Не силу?! Конечно, власть — только преступную, незаконную, насильственную, своевольную.

Интересно, кого он пытается обвести вокруг пальца и оставить с носом? Неужели люди не видят, что как раз он и есть — самый настоящий паразит и вредный элемент?

Диву даешься, некоторые активисты мечтают жить в безопасности и при этом не хотят власть над собой иметь. Чудеса! А кто же им обеспечит эту безопасность? И как — если без власти? Если толпу оставить без присмотра, то сразу появляются такие, как Махно — и не власть, но и не защитник, а грабитель и убийца, диктующий свою волю дурной силой. Ешьте его с маслом. Нет уж, власть нужна для порядка и мира.

Но куда там, кому что сейчас докажешь... А между тем в округе снова пошли беспредельные преступления.

Александра Сергеевна сокрушенно покачала головой от своих сбивчивых невеселых мыслей и насторожилась, что-то учуяв чутким ухом. Затем встала и направилась в залу, чтобы посмотреть в окно. Оттуда открывался вид на улицу, а ей послышалось, что к их воротам подъехал тарантас. Она отложила шитье, воткнула иголку в отворот блузки, обмотала вокруг нее нитку, чтобы закрепить и не потерять, и торопливо задвигалась. Действительно, за воротами стояла легкая на помин Цетка Володченчиха. Володченки — это было семейное прозвище ее родителей, образованное от имени ее отца — Владимир (по-украински Володимир). Одной рукой она вальяжно закрепляла на коновязи вожжи своей двуколки, а другой прижимала к груди объемистый пакет, видимо, с отрезами на наряды. Два норовистых коня нетерпеливо дергали головами, будто досадовали, что на короткой дистанции им не дали размяться, поиграть мускулами. Ну ничего, вот у Цетки случится хорошее настроение — побегают тогда они по селу, пыль поднимая. Это она любит... Еще гармониста с собой прихватит для вящего звона...

Поспешая от окна на свое место, Александра Сергеевна не удержалась и остановилась у зеркала, недавно подаренного мужем. Из дальних странствий привез, дорогое — в серебряной оправе. Она перевела взгляд с оправы на гладь зеркала, посмотрела на себя — ах, хороша! Хоть и четвертый десяток разменяла, второго ребенка только что родила, а не потеряла ни стройности, ни свежести.

Правда, очертаниями лица она больше азиатка, чем европейка... Но зато как бела кожей! Как чертами пригожа! Сколько резной тонкости и безупречности в форме носа, сколько сдержанности в мимике, изысканности во всем облике! А как подкупающе доверчиво открыт взгляд ее ореховых глаз под высокими бровями! Ничего, что покаты плечи, бедра тяжеловаты, ступня широкая... Кто это видит, если в целом она так благолепна — первая красавица на всю губернию!

— Кто там? — послышался голос Агриппины Фотиевны, которая, свешивая голову с печи, ждала ее возвращения в раскройную. — Не Павлуша ли? Ему обедать пора, Саша. Ты не забыла?

— Нет, мама, не забыла, — ответила Александра Сергеевна. — Скоро будем обедать. А Павлуша как приехал, так с тех пор в огороде и возится. И что он там делает? Рабочих позвать не хочет... Роет и роет...

— Кого же ты в окно увидела?

— А-а... Да это Цетка прибыла, — махнула рукой Александра Сергеевна, — баламутка.