Том Холт - Козлопеснь

Потому, приступая к работе сегодня утром, я испытывал соблазн превратить описание моего оправдания в заключительную сцену этой драмы, в знак к последнему выходу хора и сольному танцу, после которых можно сразу переходить к выпивке. О разумности такого решения говорили и весь мой опыт, и глубокое понимание драматической структуры. В тот день, по пути домой, мне казалось, что все наконец встало на свои места, актеры сыграли свои роли, совершили положенное количество входов, выходов и смен костюмов и масок, а все затронутые темы нашли оправдание в общем эффекте, произведенном пьесой. Довольно часто, сидя в театре и с чувством удовлетворения от проделанной работы ожидая начала своей пьесы, я вдруг подскакивал — в тот самый момент, когда глашатай объявлял выход хора — озаренный мыслью о совершенной остроте или идеальном повороте диалога, придающем сцене завершенность, и тут же понимал, что поделать уже ничего нельзя и несчастное сочинение так и останется навеки ущербным. В тот вечер, однако, стягивая сандалии с необычно потных ног и падая на кушетку, ничего подобного я не чувствовал. Забавная история Эвполида из Паллены, казалось, подошла к концу, а ее протагонист обрел свободу.

Куда там — жизнь устроена не так, а великие поэты ошибались. В один прекрасный день я напишу великую эпическую поэму о том, что произошло со всеми героями Троянской войны по прибытии домой — они возвращали троны, вешали щиты на стропила и принимались возделывать землю. Я собираюсь заставить каждого из этих усталых стариков снова и снова прыгать через обруч — как раз в те моменты, когда они решают, что вот теперь можно переодеться в старую привычную одежду и немного отдохнуть. Я хочу отправить Одиссея разбираться с катастрофической вспышкой чумы овец, поразившей Итаку, или попытаться принудить островной совет раскошелиться на ремонт гавани и приведение дорог в порядок. Менелаю придется перестать отсиживать задницу и попытаться разобраться наконец с нехваткой сезонных работников в спартанской оливкой промышленности; хотя для него это могло оказаться не более чем поводом убраться подальше от собственного дома и от Елены, сильно растолстевшей после возвращения и постоянно ноющей о покупке новой мебели. Неоптолем проснется однажды утром, чтобы обнаружить, что какая-то сволочь сперла его лучший плуг и оставила открытыми ворота в овечий загон.

Первое, что я сделал после суда, выспавшись и съев чересчур обильный завтрак, была попытка привести в порядок дела, которые находились в ужасном состоянии. Большая часть моего капитала находилась в Фессалии, и скорее всего, как раз сейчас растрачивалась жизнерадостным Александром на бега и подарки для мелких вождей. На мне висело несколько закладных и займов, оставляющих надежду хоть как-то выпутаться, а также несколько спорных наследств — кое-какие дальние родственники погибли на Сицилии, не оставив потомков, и мои притязания на их владения были ничуть не хуже прочих. В сущности, после того как все устаканилось и большая часть средств, отправленных в Фессалию, вернулась ко мне, я обнаружил, что стал еще богаче, чем прежде — как раз из-за этих наследств. Это лишний раз доказывает, что простейший способ разбогатеть в Афинах — пережить всех прочих афинян.

Но на все это требовалось время, и я не мог надеяться на чью-то помощь и сотрудничество. Примененная мной стратегия для спасения из лап Демия превратила меня на некоторое время в объект самых сильных подозрений, и вспоминая об этом, я диву даюсь, что не стал ответчиком по целому множеству исков. В конце концов, я совершенно однозначно призывал к свержению демократии в публичном выступлении, а люди, бывало, умирали за одни намеки на него. Полагаю, что будучи высказаны в самой откровенной манере, мои идеи показались всем настолько гротескными и невероятными, что никто так и не смог поверить, что я в самом деле что-то такое говорил. Это одна из особенностей сообществ вроде нашего — люди предпочитают не связываться с теми, у кого достаточно отваги или чего-то, что можно за нее выдать. Стоит показать им свой страх, как тут тебе и конец, но если выглядишь значительнее, чем ты есть, тебя оставят в покое и примутся за кого-нибудь другого. Тем не менее было очевидно, что удачу испытывать не следует. Было бы лучше всего, чтобы имя Эвполида совершенно стерлось из людской памяти, по крайней мере на время.

Разумеется, это означало, что такие подозрительные поступки, как представление пьесы, были вне рассмотрения. Какими невинными не оказались бы мои анапесты, их бы неизбежно истолковали как призыв к гражданской войне, и тогда Демий или еще кто-нибудь вроде него кинулся бы за мной, как пес за хромым зайцем. Как ни странно, это самоизгнание из театра оказалось пережить куда легче, чем я предполагал, во всяком случае поначалу. Я обнаружил, что мне почти нечего сказать, а потребность писать оставила меня совершенно. Сперва это меня удивило — как это так, быть Эвполидом и не желать сочинять? Но это исчезнувшее желание оставило по себе огромную дыру в моем существование.