Том Холт - Козлопеснь

— Да.

— В этом-то и проблема, — сказал я и подбросил угля в очаг. — Послушай, Федра, ты меня знаешь. В обычных обстоятельствах я бы не мешкал. Чтобы спасти свою шкуру, я бы донес на родного отца, и тебе это известно. Но не на Аристофана. Я просто не могу.

— Но ты же его ненавидишь, — сказала Федра. — Он твой злейший враг в этом мире. Он спал с твоей женой. Он пытался саботировать твою пьесу. Ради всех богов, — вспомнила она, — да он же и в самом деле виновен в этом преступлении.

— Я знаю, — сказал я.

— И если ты полагаешь, — сказала она, — что из-за того, что ты спас его жизнь на Сицилии, он задумается хоть на минуту, прежде чем донести на тебя...

— Откуда ты это знаешь? — спросил я.

— ... то ты гораздо глупее, чем выглядишь. Ты что, не понимаешь — ты свидетель его преступления, да и всех его дружков тоже, если на то пошло?

— Ну, — сказал я, — это же хорошо, разве нет? Если они будут знать, что я на них не донес, то это может помешать им донести на меня.

Федра печально покачала головой.

— Ты просто не желаешь думать. Ты правда воображаешь, что когда ты покажешь на главного обвинителя и скажешь — это был не я, а он — тебе хоть кто-то поверит? А ведь это единственное, что ты сможешь сказать, когда тебя будут судить.

— Это верно, — сказал я. — Не самый удачный прием защиты.

— Идиот, — сказал Федра. — Почему ты не можешь сделать того, что хочет от тебя Демий? Почему нельзя прямо сейчас пойти к нему и сказать — я это сделаю? Аристофан что, заколдовал тебя? Очаровал?

— В некотором смысле, — сказал я. — Я обещал богу присмотреть за ним.

— Чего-чего?

— Я говорю, дал обещание богу. Дионису. Почему, как ты думаешь, я тащил это бессмысленное тело через пол-Сицилии? Из чувства ответственности перед драматургией?

— Это что, какая-то из этих дурацкий мужских братских клятв? — спросила она. — Я слышала о таких вещах.

— Нет, нет, — сказал я. — Я на самом деле дал богу обещание. Лично. Поэтому-то он и спас мою жизнь на Сицилии — чтобы я присмотрел за Аристофаном.

— Ты что, пьян? — спросила Федра.

— Ох, да благие же боги, — сказал я. — Слушай. — И я рассказал ей о боге; о том, как встретил его в конюшне во время чумы, а затем после « Стратега» , а потом — в саду за стеной.

— Так я и знала, — сказала она, когда я закончил. — Ты пьян.

— Глупая ты стерва, — сказал я, — я говорю правду!

— А теперь послушай меня, — сказала Федра, наклонившись вперед и схватив меня за тунику обеими руками. — Мне совершенно без разницы, убьют тебя или нет, но я не потерплю, чтобы мой сын рос гребцом, и я совершенно точно не собираюсь остаток жизни торговать зеленью на агоре из-за какой-то идиотской клятвы, которой вы с Аристофаном обменялись на Сицилии. Поэтому соберись и для разнообразия поступи, как взрослый человек.

— Федра, — сказал я, — ну позволь объяснить тебе еще раз...

— Ох, ты просто жалок, — сказала она. — Ты заслуживаешь, чтобы тебя убили. — Она отпустила меня, в ярости бросилась во внутреннюю комнату и захлопнула дверь.

— Федра, — позвал я.

— Потом! — выкрикнула она через дверь. — Когда протрезвеешь!

Я сел у огня и задумался. Вариантов у меня было немного. Я попытался поставить себя на место Аристофана. Можно было не сомневаться, что Демий нанесет визит и ему, если завтра с утра пораньше не обнаружит меня у своих дверей. Далее — остановит ли Аристофана тот факт, что я и в самом деле являюсь свидетелем его преступления и как таковой способен дать более достоверный отчет о событиях той ночи? Вероятно, нет — по причинам, озвученным Федрой. Поскольку он там был, то может не хуже меня нарисовать убедительную картину, а раз он будет обвинителем, а я — обвиняемым, афинская публика более охотно поверит ему, чем мне. Существует теория, что у нас в Афинах имеются разные законы для разных преступлений. Это не так. Когда человек оказывается на скамье подсудимых, никто не трудится прислушиваться к тому, что там зачитывает обвинитель. Все знают, что подсудимый обвиняется в том, что он виновен, и по этому обвинению оправданий не бывает. Для признанных виновными в Афинах есть только один приговор: смертная казнь через прием болиголова.

В общем, оставался единственный вариант: бежать. Для обвиняемого покинуть Афины до смешного просто. Причиной тому не беспечность, но осознанная политика, ибо бегство подтверждает вину без необходимости переводить время присяжных на выслушивание дела, и позволяет потратить это время на более насущную задачу — обвинение невиновных. Бегство также позволяет конфисковать собственность преступника мгновенно; в наши дни появилось предосудительное обыкновение затягивать суд, чтобы дать родственникам время распродать имущество и переправить выручку за границу.