Сергей Зайцев - Седьмая печать

Но один солдат остановился, повернулся, передёрнул затвор.

У Нади мелькнула мысль: хорошо, что солдаты бросили карету — не будет безвинных жертв.

— ...Иже еси на небесех!..

Лошади продолжали бежать, хотя и не очень быстро — привычной рысью. Цокали копыта, стучали колёса.

Карета была уже совсем близко. И Надя увидела седока. Подполковник сидел в карете один. Седоватые виски, красивое, благородное лицо, орден в петлице. Он в недоумении косился назад, на своих солдат, вдруг спрыгнувших с козлов. Потом повернул глаза вперёд и увидел Надежду, увидел стопку книг, поднятую у неё над головой.

— ...Да святится имя Твоё...

Кровь ударяла и ударяла в голову. Надю шатало — от этого ли, или от тяжести бомбы, или от слабости (не иначе сказывались душевные потрясения последних дней). Она боялась сбиться, боялась перепутать в волнении слова молитвы — молитвы, которую с детства прочитала, может, не одну тысячу раз. В глазах всё предательски расплывалось. Или это слёзы стояли в глазах и мешали видеть? Наде показалось, что подполковник улыбнулся... Присмотрелась. Нет, не улыбался. Лицо его сделалось бледным, напряжённым; он понял, что делает здесь, на пути его, Надежда, догадался, что книги у неё над головой — вовсе не книги. Сверкнул золотом и белой эмалью орден. «А.-Б.» приосанился и откинулся на спинку диванчика; спокойно и благородно; не метался внутри кареты, не стенал, не рвал на себе волосы, держался с честью.

— ...да приидет Царствие Твоё...

Они смотрели друг на друга. Время ради этого мига остановило свой вечный бег. Подполковник, пусть и побледнел, но не утратил самообладания. Глядел на Надежду спокойно. В глазах у него не было и намёка на страх, а было только удивление, которое довольно быстро сменилось разочарованием, затем — как будто огорчением. Ни один мускул на лице не дрогнул.

Солдат, вскинув винтовку, целился. Но был солдат столь возбуждён, что ствол винтовки ходил ходуном.

— ...да приидет...

Так тяжела была бомба, придавливала к земле. Так внушителен, так силён был спокойный взгляд подполковника. Громыхали уже совсем близко, оглушали колёса. Дико косились на Надежду и всхрапывали горячие лошади. Вздрагивала от их тяжёлого бега земля.

Они смотрели друг на друга. Подполковник был огорчён... И так тяжела была бомба!

— Господи!.. Отче наш... На небесех... — от волнения совершенно спуталась Надежда.

Грохнул выстрел. Солдат, видя, что промахнулся, в сердцах бросил ружье и побежал вслед за своими.

— Царствие... имя Твоё...

Надя поняла, что запуталась окончательно и что, кажется, настал миг, когда бомбу нужно бросать. Но она не могла этого сделать, она, будто парализованная мыслью, что бомба вот-вот взорвётся, даже двинуться не могла. Надя вовсе забыла про молитву. Она думала в эти последние секунды про Бертолетова, думала про ребёнка, который должен от него родиться и которого... хоть бы разок увидеть, хоть краешком глаза... это предел мечтаний её... думала она о себе, несчастливой, об отце, который её несказанно любит, который души в ней не чает, который...

Слёзы катились из глаз, предательски подкашивались ноги.

И здесь в руках у Надежды зажглось солнце!.. Грохота она не слышала.

Солнце! Как она не предвидела этого раньше! Солнце! Иначе и быть не могло — солнце! Свет неиссякаемый, вселенский, первозданный свет! Как же иначе! Ведь это сделал любимый её, милый дружок. Мог ли он сделать что-то иное, кроме света?! Всеочищающий, всеосвещающий, всепроясняющий свет. Этот свет помог ей стряхнуть с себя человеческое, плотское, все тяжести и боли стряхнуть, и с ними печали, представлявшиеся вечными, неискоренимыми, свет помог оставить только божественное, духовное, бестелесное, возвышенное и прекрасное. Взглядом своим Надя вдруг охватила всё бесконечное пространство; взгляд её перестал натыкаться на здания, набережные, воду канала; взгляду её провидящему стали доступны миры и времена, её провидящему взгляду стали доступны величайшие истины. Она догадывалась прежде, что любовь — это свет; она верила, что жизнь — это свет. Теперь она знала наверняка, что и смерть — свет. И она увидела ясно-ясно, что есть жизнь за гробом. И она увидела эту жизнь — вечный путь в бесконечном пространстве, путь идеально прямой, ибо тропа ему — солнечный луч... Как она могла этого не знать! Всё ведь так просто! А если знала в своей земной жизни, как она могла в этом сомневаться?! Если сомневаться в простом, постигнешь ли сложное?..

Очарованная прекрасным видением, Надя озиралась вокруг... Вон же она — эта жизнь — высоко-высоко, откуда улыбаются счастливо и беззаботно милые родные лица... и мама, Господи!., откуда тянут к ней тысячи рук... и крыльев... ослепительных, как солнечные лучи, крыльев... люди, люди, люди... легчайшие, белоснежные, прекрасные крылья, взметывающиеся тут и там и не заслоняющие света...