Альфред Аменда - Аппассионата. Бетховен

— ...Который батюшка, естественно, подарил Людвигу...

— Не надо сейчас об этом, Иоганн, — резко оборвал сына придворный капельмейстер. — Во всяком случае, Магдалена, ты сегодня услышишь господина Людвига ван Бетховена, но не баса, то есть меня, а господина Людвига ван Бетховена сопрано. А ну-ка, иди сюда, карлик! Вылезай из своего паштета!

Маленький Людвиг вылез из-под рояля, дед, придерживая мальчика за плащ, осторожно поставил его на скамейку.

— Людвиг? — Магдалена даже вытаращила глаза.

— Внимание! — произнёс стоявший возле рояля ван дён Эден и сыграл первые аккорды прелюдии. — А теперь Людвиг!

Еле стоящий на ногах малыш в красном плащике сложил на груди ручонки. Его чёрные волосы были растрёпаны. Он улыбнулся матери, и в потемневших глазах на красноватом личике отразились одновременно непостижимая грусть и восторг.

С трудом выговаривая отдельные слова, он запел тоненьким голоском:

Когда он закончил петь, воцарилась тишина. Затем старик улыбнулся и хриплым голосом сказал:

— Для канарейки у него нет никаких данных. Поёт он скорее как жаренный на вертеле цыплёнок. И всё же разве у него плохо получилось, Магдалена? Две недели тому назад я выяснил, что у него есть определённые способности, и пару раз спел ему свою любимую песню. Всё-таки он взял правильный тон, не правда ли, ван дён Эден?

— Истинно так.

Дедушка взметнул внука в воздух и посадил его на колени матери:

— Держи своего жареного цыплёнка. Ну, как сюрприз?

— Людвиг! — Магдалена прижала мальчика к себе. — Но ведь ты прекрасно пел, Людвиг. Правда, Иоганн?

— Правда. — Он ласково погладил жену по голове и, склонившись к её уху, прошептал: — А я тоже хочу сделать тебе сюрприз и подарить к именинам совершенно нового мужа.

— Но если так, Иоганн...

Людвиг прыгал на коленях матери с криком:

— Дода! Дода! Дода!

Однажды придворный капельмейстер посадил внука на плечо и спустился к берегу Рейна. Когда паром отчалил, Людвиг благодарно прижался к дедушке лицом и с неимоверным усилием произнёс: «Дода».

Дед пристально посмотрел на него:

— А ну-ка, будь любезен, ещё раз.

— Дода...

— Выходит, твоё самое первое слово относится ко мне! Дода! Для меня это самое почётное звание, я горжусь им больше, чем членством в Гильдии почётных граждан и должностью придворного капельмейстера...

— Пожалуйста, Дода, расскажи историю про карлика.

— Ах ты, мой мучитель. Ну, хорошо, раз я уже обещал. Мы ведь с ним как договорились. Если он хорошо споёт мою любимую песню, я в награду расскажу ему его любимую историю про паштет и карлика. Итак, слушай... Наш прежний его высочество курфюрст приказал как-то подать на стол гигантских размеров паштет, и всем придворным дамам и кавалерам предстояло угадать, что у него за начинка. Один предположил, что там маленькая косуля.

— Бедняжка... — тяжело вздохнул Людвиг.

— Но как тебе известно, там была вовсе не она. Никто не мог угадать, но вдруг хоп... и оттуда выскочил карлик и вот так церемонно поклонился...

— Хоп, и вот так вот. — Людвиг, подобно деду, также изобразил поклон.

— Но во всяком случае, сегодня ты прекрасно начал. Не так ли, Магдалена? А теперь давай-ка уложи твоего маленького певца спать.

— Нет, Дода! — негодующе воскликнул Людвиг.

— А ну-ка, уводи его, Магдалена. И не жди от нас пощады. Пусть тебе снятся хорошие сны, достопочтенный карлик, сопрано и жареный цыплёнок Людвиг ван Бетховен.

Маленького Людвига интересовало буквально всё.

Вот, например, воды Рейна. Спокойные, озарённые солнечным светом, они вдруг начинали бурлить, выбрасывая грязные противные брызги.

Паром ходил по реке туда, сюда, и дедушка, сидя с Людвигом на палубе, показывал ему пёстрые дома и вымощенные булыжником улицы, замок и церкви Бонна, названия которых Людвиг вскоре уже знал наизусть: церковь Святого Ремигия, где его крестили, собор, придворная церковь, церкви Святого Мартина и Святого Гонгольфа и так далее.

Или дедушка рассказывал ему на пароме историю о Драконьей скале. Людвиг мог сколько угодно раз слушать её, но обычно тут вдруг мать начинала плакать или, что ещё хуже, сидела с застывшим лицом. Людвиг понимал, что она с тревогой ждала отца.

Мальчишки на улице теперь кричали ему вслед «Шпаниоль». Об этом прозвище они, по мнению матери, узнали от рыботорговца Кляйна. Всему виной было его смуглое лицо. Шпаниолями назывались потомки изгнанных из Испании евреев, и это прозвище отнюдь не считалось оскорбительным.