Евгений Салиас-де-Турнемир - Аракчеевский сынок

Старик взял синюю тетрадь и легко перебросил ее на столе в сторону Шумского. Молодой человек взял тетрадь и, развернув ее, стал просматривать.

— Когда прикажете?.. Поскорее?..

— Нет, это не к спеху… Но все-таки дня через четыре, конечно…

— Через четыре… — повторил тихо Шумский и прибавил мысленно: — Старый шут!.. В четыре дня целую тетрадищу во сто листов. Да Шваньский мой издохнет от эдакого урока.

— Вы боитесь, господин Андреев, что не успеете. Ну, пять дней… Ведь не целую же неделю вам дать.

— Слушаю-с. Через пять дней будет готово. Больше ничего не прикажете?!..

— Нет.

— Я могу идти делать портрет баронессы?!..

— Да… Но, не знаю, согласится ли она сегодня на сеанс… Ее фаворитка больна! — оживился старик.

— Пашута! — быстро вымолвил Шумский, впиваясь глазами в его лицо.

— Да, Прасковья, — отозвался этот, как бы говоря: «для меня нет Пашут, а есть горничная Прасковья».

— Что же с ней? — тревожно повторил Шумский.

Старик глянул с улыбкой ему в лицо своими добрыми глазами и, важно поджав губы, произнес:

— Не любопытствовал еще узнать у баронессы Евы, чем изволит хворать ее фаворитка… да, кажется, и ваша тоже… И вы тоже успели, vous amouracher de la gamine [3] вы влюбились в девчонку (фр.). .

— C'est un ange, monsieur le baron! [4] Это ангел, господин барон (фр.). — отозвался Шумский.

— Oh! Dechu, alors [5] О! Падший тогда… (фр.). … Это чертенок и по лицу, и по нраву, и по ухваткам. Вы, как талантливый художник, господин Андреев, должны знать, что во всей существующей на свете живописи, даже в испанской школе, не найдется изображения ангела, черномазого, как цыган и с дерзкими чертами лица. Прасковья хорошенькая девчонка, но она не ангел, а цыганенок… Скорее моя Ева напоминает собой тот тип, который принято давать ангелам и архангелам. Les trois В [6] три Б. (фр.). . В понятии об ангеле буква Б имеет тоже значение…

«Ну… Поехали! Завели шарманку…» — подумал Шуйский и вымолвил:

— Совершенно верно, но только баронесса…

— Bonte, beaute, beatitude [7] Доброта, красота, блаженство (фр.). , — продолжал старик, не слушая. — Belle, bonne, blanche [8] красивая, хорошая, белая (фр.). … Я непременно в заключении или эпилоге к моему сочиненью…

— О значении букв относительно мозга человеческого, — подсказал Шумский.

— О, нет… нет… Вы все путаете… Значение звуков, а не букв… Неужели вы не понимаете… Буква есть тело, а звук его душа… Звук — содержание, а буква — форма… И не «относительно мозга»… А их мозговая, comment vous dire [9] как вы говорите (фр.). , законность, необходимость, непреложность… Знаете ли вы, например, что буква б — голубой… Звук с — золотисто-желтый… Впрочем, я забыл! это не про вас, господин Андреев…

Шумский стоял, опустив глаза в пол, как бы выслушивая равнодушно периодически-одинакий выговор, или прислушиваясь к ветру на улице.

— Это, конечно, очень интересно, — вымолвил молодой человек, стараясь не рассмеяться. И он прибавил мысленно: «Bete [10] глупый (фр.). , болван, башка — тоже на б начинаются».

— А знаете ли вы, кто первый написал сочинение почти на эту же тему… О родстве, так сказать, красок и звуков. Гениальный Гёте, к которому я два раза ездил поклониться в Веймар и скоро в третий раз поеду! — восторженно проговорил барон.

«И поезжай, да поскорее, — мысленно проговорил Шумский. — Да там застрянь подольше. Или совсем подохни… И лжет ведь… Станет умный человек таким вздором заниматься. Гёте не тебе чета… Его стихи и я читал во французском переводе».

Видя, что беседа с бароном может затянуться, что изредка случалось, Шумский взял со стола тетрадь и слегка попятился, как бы собираясь раскланяться.

— Узнайте… Может быть, Ева и даст вам сеанс… Да, кстати, скажите… Когда же портрет будет готов?

— Скоро-с, — тихо вымолвил Шумский, как бы смущаясь.

— Скоро?.. Вот уже более месяца, что я слышу от вас это слово.

— Мне этот портрет, как я докладывал вам, барон, не задался… Две недели назад я начал сызнова, другой…

— Другой… А первый?..

— Первый я бросил, изорвал…

— Напрасно. Он был, по-моему, очень хорош… Но я надеюсь, что вы не изорвете второго и не начнете третий… И Ева позволила вам изорвать первый портрет…

— Я сделал это вдруг… В минуту вспышки и гнева на мою работу…

— На глазах моей дочери у вас, господин Андреев, не должно быть вспышек, — вдруг сухо вымолвил барон. — Каких бы то ни было!.. Гнева, радости, досады или чего-либо подобного. Вы поняли?!..