Евгений Салиас-де-Турнемир - На Москве (Из времени чумы 1771 г.)

— Ей-Богу, не знаю, вот как перед Богом! — добродушно и весело воскликнул Капитон Иваныч. — Шумела, шумела она, меня обругала… Постой, как бишь обругала?.. Мудрено что-то… Паркалком или карапалком, что-то такое. Это, вишь, такой народ есть, вроде калмыка. А я ее назвал и того хуже: Сидоровой козой. А за что все это у нас было — доподлинно не знаю. Затевает она что-то, я это чую, а что она затевает — не знаю; вестимо, скверное.

— Ну а я, Капитон Иваныч, знаю, — полугрустно, полувесело произнесла Уля.

— Ну, скажи, коли знаешь.

— Нет, не скажу. Вы ей скажете и все дело испортите.

— Не скажу, что ты! ну, ну… Ей-Богу, не скажу.

— Ладно, не в первый раз. Хоть разбежитесь, — не скажу. Когда будет время, сама приду и все вам выложу, а теперь ни за что не скажу. Вы только испортите. Как она придет, так ей и бухнете. Еще хуже и выйдет.

В коридоре в ту же минуту раздался голос барыни, и все трое, как по данному знаку, разошлись в разные углы комнаты и одинаково робко поглядывали на дверь.

— Легка на помине… как черту и подобает быть! — пробурчал Воробушкин.

Авдотья Ивановна вошла, запыхавшись и от ходьбы, и от своей большущей, тяжелой шубы, и от платка, который был намотан вокруг ее головы и шеи. Разоблачившись при помощи Ули, она оглядела всех трех и проговорила:

— Небось сидели все кучкой в уголке да шептались, а чуть меня заслышали — рассыпались по горнице.

— Ну, да как же, — отозвался Капитон Иваныч, — вишь ведь, какой комендант, подумаешь!

— Для такой мокрой курицы, как ты, я не токмо что комендант, а весь фельдмаршал Салтыков. [8] …фельдмаршал Салтыков Петр Семенович (1696–1772/73) — русский генерал-фельдмаршал (1759 г.), граф (1733 г.), прославившийся победами в Семилетней войне; в 1764–1771 гг. был генерал-губернатором Москвы. Был уволен за непринятие надлежащих мер по борьбе с эпидемией чумы.

И с этих слов снова начался тот же шум, к которому так привыкли и люди Воробушкиных, и Уля, и даже соседи по Ленивке.

Покуда муж с женой перекидывались, придумывая, на сколько хватит разума, ехидные слова, Уля незаметно выскользнула из комнаты к себе в мезонин. Ивашка, послушав, поглядев исподлобья в лицо обоих супругов, тоже вышел вон и отправился на двор, вспомнив о том, что его лошаденка стояла, не кормясь, уже добрых часа три.

Сойдя с заднего крыльца, он, однако, не нашел на дворе ни саней, ни лошади.

«Ишь, добрый какой человек! — подумал он, — распорядился уже и убрал коня; поди, и овсеца засыпал».

Он заглянул в конюшню, в сарай, сбегал на задний двор, взглянул за ворота; но ни лошади, ни саней не было нигде. Уже в испуге бросился он на кухню спросить двух женщин.

— Конь?.. Конь?.. Санки?.. Санки мои?! — воскликнул он, вбегая в кухню.

— Эвося хватился, — выговорила одна из двух женщин, Маланья. — Твой конь давно у Климовны.

— Какой Климовны?

— А то, поди, и она уж небось давно продала да на эти деньги корову какую купила.

Ивашка стоял пораженный, почти не понимая ни слова. Женщина объяснила ему, однако, что покуда он болтал с Улей, барыня вместе с Климовной вышли из дома, потолковали, а там уселись в его санки и съехали со двора. А домой барыня вернулась уже пешком.

— Ну, ну! — воскликнул Ивашка, широко разевая рот от изумления и перепуга.

— Ну, она, стало, и отдала и коня, и санки Климовне на продажу.

— Кто?

— Да барыня же. Вот оголтелый-то!..

Ивашка даже выронил из рук свою шапку. Увидя его пораженную фигуру, изумление и отчаяние, обе женщины стали уговаривать и успокаивать парня и даже утешать.

— Ты, голубчик, спасибо скажи, что она тебя самого с санками не продала кому, — убеждала парня Маланья. — Она, голубчик, с Климовной белыми арапами торгует; так что ж ей чужой конь? Либо санки твои?

Ивашка, не слушая, поднял свою шапку, побежал в горницу, шибко влетел и застал Авдотью Ивановну уже одну в углу, на кресле, с ватрушкой в руках.

— Авдотья Ивановна!.. — забормотал он робко.

— Ну?

— Авдотья Ивановна… Как же-с?.. — и парень запнулся, глядя на спокойное и отчасти удивленное лицо барыни. — Мне сказывают на кухне… Сказывают, что вы моего коня…

Ивашка опять запнулся, так ему казалось странным и глупым все происшедшее.

— Продала? — вопросительно-спокойно выговорила барыня. — Точно. И не дорого. Цены на коней плохи теперь, да и заморил ты его дорогой. Ты, я чай, не овсом и не сеном, а, так полагаю, ременным кнутом кормил его всю дорогу.

— Да как же-с?.. — Ивашка развел руками. — За что же?.. И опять, конь этот не ваш.