Дмитрий Дмитриев - Русский американец

Кудряш, без всякого возражения и не задумываясь, быстро перемахнул через забор и, очутившись на дворе, так же быстро отодвинул засов и растворил ворота.

Мария Михайловна, Тольский, Настя, подоспевшие ополченцы и слуги вошли во двор. Кудряш опять запер ворота. Затем они подошли к двери, которая вела в сени дома, но она была тоже заперта изнутри.

-- Вот вам и доказательство, что в доме кто-то есть, -- произнес Тольский и принялся руками и ногами барабанить в дверь, а так как и на этот раз на стук никто не ответил, то он воскликнул: -- Да что это, померли здесь все или оглохли?

-- Вероятно, в доме пусто, -- промолвила Настя.

-- А это мы сейчас узнаем, если вы, Анастасия Гавриловна, дозволите мне взломать замок. Ну-ка, Ванька, подналяг на дверь плечом!

Но дверь была крепка и не поддавалась. Тогда пустили в дело топор. В конце концов дверь, сбитая с петель, с грохотом упала.

В просторных сенях было совершенно темно; отворили дверь в переднюю, там царил тоже непроницаемый мрак.

У одного из дворовых очутился в руках фонарь, и его зажгли.

-- Что с вами, милая Настя, вы дрожите и побледнели? -- участливо спросила Мария Михайловна.

На самом деле, Настя вдруг изменилась в лице.

-- У меня вдруг до боли сжалось сердце и закружилась голова.

-- Это от волнения и от испуга.

Тольский быстро отворил дверь в зал и остановился на пороге как вкопанный, при виде представшей перед ними картины.

На большом столе, в красном углу под иконами, лежал, очевидно, покойник, прикрытый простыней. Около стола с восковою свечою и с псалтырем в руках стоял старик камердинер майора Лугового, Савелий Гурьич. Он так предался чтению, что не слыхал или не хотел обратить внимания на вошедших и продолжал свое занятие.

Настя побледнела и дрожащим голосом тихо спросила Савелия Гурьича, показывая на покойника:

-- Кто это? Кто умер? Старик камердинер обернулся.

-- А... Это вы, барышня, -- спокойно проговорил он. -- Это ваш папенька скончаться изволили.

Не то стон, не то крик вырвался из груди бедной Насти, и она без памяти упала на пол.

Мария Михайловна стала приводить ее в чувство, и это наконец удалось ей. Настя открыла глаза и увидала себя в своей горенке, куда перенесли ее.

-- Ну, как вы себя чувствуете, моя милая? -- заботливо спросила у нее Мария Михайловна.

-- Мне теперь хорошо!.. Спасибо вам! Вы такая добрая... Няня, а ты плачешь?

-- Нет, нет, моя золотая, я... я не плачу; с чего мне плакать? -- стараясь скрыть слезы, промолвила старушка.

-- Позови ко мне, няня, Савелия Гурьича... Он мне расскажет про смерть папы...

-- Не отложить ли вам эти вопросы? Они слишком печальны и тяжелы для вас... Вы так слабы, -- с участием произнес Тольский.

-- О нет, как мне ни тяжело, а все же я должна узнать о смерти своего отца... Няня, позови же Савелия Гурьича, мне надо все знать...

Старуха Мавра принуждена была исполнить желание своей барышни.

-- Ну, Савелий, расскажи мне, только пожалуйста подробно, о смерти моего отца, -- обратилась Настя к вошедшему старику.

-- Его убили! -- дрожащим голосом ответил тот.

-- Как это? -- быстро спросил Тольский.

-- Французы... Дозвольте, я расскажу вам все по порядку. Мой барин, проводив барышню Анастасию Гавриловну, остался в доме и стал обучать своих дворовых парней военным приемам. В тот самый день, как французы в Москву вошли, барин отвел своих ратников к графу Растопчину, в его, значит, распоряжение, а сам домой вернулся... Во всем доме оставались только трое дворовых и я; оставшихся парней барин тоже стал обучать, роздал им ружья... Целый день занимался, а вечером заперся в своем кабинете, да так до утра и не выходил оттуда. А вчера утром и пожаловали к нам гости незваные-непрошеные, окаянные французы... Ворота были заперты, они стучаться стали. Помолился барин, взял ружье и вышел на двор, а с ним три дворовых парня, тоже с ружьями... Мне не велел выходить. "Ты, -- говорит, -- Савелий Гурьич, сиди дома, не показывайся французам, спрячься". Сказал так, крепко обнял меня да поцеловал. "Прощай, -- говорит, -- спасибо за услугу, едва ли мы с тобой на этом свете увидимся... Встретишь дочку мою, скажи, что я благословляю ее, и тебя, старик, за твою верную службу благословляю".

Дрогнул голос у старого камердинера; слезы мешали ему говорить.

А бедная Настя, слушая эти слова, плакала навзрыд.

Когда Савелий Гурьич несколько поуспокоился, Тольский обратился к нему с вопросом:

-- А дальше что было?

-- А дальше слышал я, как французы громко стучали и ругались, потом поднялась стрельба, раздались крики, стоны... Я дрожал как в лихорадке, запершись в своей каморке; долго просидел я там, а когда все стихло, помолился Господу Богу и вышел на двор. А на дворе-то весь в крови лежит мой барин. Бросился я к нему, думал, не жив ли. Нет, отлетела его душенька на Божий суд. Одна вражья пуля ему прямо в сердце угодила. Недалеко от барина и три дворовых парня убитыми лежали. Барина-то я в дом перетащил, обмыл, обрядил и на стол положил, а дворовых в саду зарыл: выкопал могилу, помолился, помянул их души и зарыл. А баринушку я думал завтра похоронить, отыскать священника и совершить все по христианскому обряду.