Тарас Рыбас - Красный снег

— Насколько мне известно, фронтам дана телеграмма Троцкого — на военную угрозу отвечать отказом воевать против германских трудящихся, из которых состоит германская армия.

— Не знаю, на каком основании дана такая телеграмма. Я ее не поддерживаю. Мы не боимся революционной войны, запомните это. Но мы желаем покончить с войной, принесшей страдания всем народам!

— Надо быть реалистами! — вскричал Нагидов.

— Мы и останемся ими. Но при этом мы останемся партией, пообещавшей мир народам. Мы не можем обмануть надежд народов!

Поздно ночью заканчивались заседания. Пошатываясь от усталости, расходились люди из Совета. Глаза еще долго «оставались там», непримиримо и сердито вглядываясь в темноту. Возле хлебных магазинов уже выстраивались очереди. И каждому казалось, что он прав.

Была революция влюбленных в революционное дело и любящих себя в этой революции.

Вишняков и Фатех ночевали у Буйницкого. Рассохшиеся столы и стулья, места мало, книг много. Полки с книгами поднимались до самого потолка, громоздились в коридоре. Ими бы он закрывал и единственное окно, если бы из оконных щелей и проломов не дуло вовсю сыростью и холодом, что грозило книгам порчей. Свободные места на стенах заняты картинами. На одной из них изображена обнаженная женщина. Фатех неодобрительно посмотрел на хозяина, когда заметил ее.

— Один живешь? — спросил Вишняков.

— Семья в Москве, там спокойнее.

— Помощь посылаешь?

— Ну, моего жалованья не хватит для помощи!

— Ясно… А книги эти все прочел?

— Прочел.

— Слышь, Фатех, сколько книг один человек прочел!

Это было приятно, а все остальное не нравилось.

— Книги, книги… — вздыхая, произнес Буйницкий. — Случаются периоды в жизни, когда о них забывают… Сейчас я почти ничего не читаю… А раньше, бывало, прочитывал не меньше пятидесяти страниц в день.

Вишняков изумленно поднял глаза:

— Работы было меньше?

— Нет, дорогой, работы было не меньше. Находил потребность в чтении. Теперь этой потребности нет.

— Все уже изучил?

— Ну, дорогой, это совершенно невозможно! — засмеялся Буйницкий. — Во мне меняется читатель. Один линяет, а другого еще не видно.

«Заумно говорит, — нахмурился Вишняков. — И семью от себя отправил, голых баб понавесил на стенках…» Вишняков вспомнил свое холостяцкое жилище, пока не появилась в нем Катерина, — все замусорено, неустроенно. Зачем так жить, если есть кому приглядеть за домом?

Буйницкий сиял с «буржуйки» вскипевший чайник.

— Будем греться, — сказал он, доставая сухари и измельченный сахар. — По случаю дорогих гостей…

— Богато живешь!

Вишняков принялся пить чай, боясь так же, как и Фатех, расходовать больше одного маленького кусочка сахару на одну чашку. Черт-те сколько заплачено за него! А может, осталось от старых запасов. Человек-то он не последний, служба, видать, была хорошая.

— Удивительно все меняется, — говорил Буйницкий, незаметно подкладывая Вишнякову и Фатеху по новому кусочку сахара. — Я не могу, например, перечитывать сейчас «Историю государства Российского». Там все о царях. А я вспомню, как легко и незаметно ушел с арены последний Романов, так и начинаю думать, что все ведь они были лишними и не нужными для народа уже давно.

— Служба у тебя была хорошая? — спросил Вишняков, не желая говорить о царях.

— Не столько хорошая, сколько высокооплачиваемая.

— Сколько же ты получал в год?

— Иногда две, иногда три тысячи.

— Зачем же тебе революция?

— Хорош вопрос! — засмеялся Буйницкий. — Революция действительно отобрала у меня прежние заработки. Все же я служу ей, как могу.

— Почему?

— А она мне нравится. Свежестью от нее пахнет!

— Запахи привлекают? — ухмыльнулся Вишняков. — Убить могут. Вот и свежесть…

— Это верно, — согласился Буйницкий. — Революции никогда не проходили бескровно. Тем не менее это не убавляло ряды революционеров. Больше всего на свете люди желают свободы и избавления от прежней, традиционной зависимости.

— У нас есть Пашка-телеграфист, тоже требует свободы. Мы ему полной свободы не даем. Верно, Фатех?

— Да, да…

Буйницкий задумчиво склонил голову и закрыл глаза. Лицо его сморщилось, сам он стал как будто меньше.

— Вы говорите об анархисте?

— А бог его ведает, к какой партии принадлежит Пашка — дерево между деревьев. Названия ему нельзя придумать. Оно растет. Пока в тени — одно, а поднимается кроной к свету — другим станет. Об общей пользе он не думает, а других расталкивает, чтоб не затеняли его.