Тарас Рыбас - Красный снег

Казаринка стояла в пятнадцати — двадцати верстах от так называемой границы Области Войска Донского, на территории Екатеринославской губернии. До революции тут властвовали губернские чиновники, после Февраля — комиссары Временного правительства, калединские приспешники, а скорее всего здесь всегда властвовали акционеры и служащие Продугля, правление которого располагалось в Петрограде. Продуголь — вся власть. Нанимал, платил, судил. В шестнадцатом году стало трудно с рабочей силой — военнопленных пригнал, заставил работать в забоях тех, кто не пожелал идти в лагеря на западную землю.

В апреле семнадцатого года казаринские шахтеры, вернувшиеся с фронта солдаты и военнопленные собрались на митинг и решили создать Совет рабочих и солдатских депутатов, как и в других местах России.

Никто не знал, с чего начинать, поэтому каждый кричал о своем.

— Все пускай делают выборные, и замеры в шахте!

— А какая же власть, если Фофа-управляющий ставки артелям назначать будет?

— А деньги какие будут в ходу? Петроград навыпускал мусору!

— Чтоб ты не разбогател!

— Каледин не погладил по головке!

— Дулю с маком твому Каледину!

— Хлеба маловато, хлеб надо делить поровну!

— Хлеб раздобудут!

— Жди от козы двойню!

— А лес кто будет поставлять?

— На Громки надо власть продлить, станция нужна…

Шум заглушил громовой голос Архипа Вонифатьевича Вишнякова, высокого, плечистого кавалерийского вахмистра, только что появившегося на руднике:

— Работа найдется! И замеры, и хлеб, и штейгеров — все можно поставить под контроль народа!..

Говорил он медленно. Лицо стало бледным, василькового цвета глаза загорелись. Арина, коногона Паргина жена, богомольная и строгая в жизни, вскричала:

— Его!..

— Вишнякова — в Совет! — визгливо поддержал Аверкий рябой, который питал особое уважение к военным, а тем более к кавалеристам.

Митинг сразу перешел к выборам.

— Лиликова!..

— Сутолова!..

— Пшеничного!..

— Алимова!..

Вишняков поднял руку. Взгляды с любопытством потянулись к этой руке. Волна голосов моментально стихла.

— Хороших людей называете, — сказал Вишняков в наступившей тишине. — Надо от каждой артели. Артель на шахте хозяин. Есть еще у нас одна артель — военнопленные. Может, и они пожелают?..

Небольшая группа военнопленных до сих пор молчаливо наблюдала за происходящим. Впереди стоял Янош Боноски, черноволосый мадьяр. Рядом с ним высокий поляк Збигнев Кодинский, выглядевший щеголевато и в своем давно обтрепавшемся френче. А недалеко от них австриец Франц Коплениг, в худых русских сапогах, в шахтерском суконном пиджачке, но из-за изящных очков, плотно сидящих на широком носу, все же не потерявший вида иностранца. Эти чаще заходили к шахтерам в дома. На этих смотрели с надеждой, что они присоединятся к выборам. Но они молчали.

— Франца! — раздался детский голос.

Все повернулись на этот голос. Он принадлежал Михе, коногона Паргина двенадцатилетнему сынишке. Азартно заломив великоватый отцов картуз, Миха смело повторил:

— Франца надо!

— Какого Франца? — спросил Аверкий.

— Копленигова Франца! — уже с меньшей смелостью повторил Миха.

Его смутило то, как недоверчиво и усмешливо глядели на него шахтеры.

— Франца, который сказки ему говорит! — вмешался забойщик Петров.

— Расходились Паргины! — заржал Аверкий.

— Чего ты! — сердито остановил его Кузьма Ребро.

Миха подскочил к раздумчиво кивающему головой, как будто лишенному интереса ко всему, Францу.

— Почему ты считаешь? — серьезно спросил Вишняков.

— Говоришь, хороших людей называют, — робея от внимания, произнес Миха, — а Франц чего ж, плохой?

— Правильно! — весело взревел Петров.

Он все еще не верил, что вот так просто, называя одного, другого, третьего, можно выбирать власть. Маленькие, прищуренные глазки бегали по толпе, ожидая, что затея с выборами превратится в шутку. Лицо пылало, выдавая волнение. Может, он надеялся, что кто-то выкрикнет и его имя.

— Я присоединяюсь насчет Франца Копленига! — поддержал Миху Вишняков.

— Давай, от имени Мишки Паргина! — вскричал тогда Петров.

— Цыц! — грубо толкнул его Кузьма.

— Чего это?

— О деле разговор.

— Мальчишка ведь!..

— Ты тоже не больно усат, — сказал Лиликов, заставив замолчать скопчески гололицего Петрова.

Франц Коплениг будто и не слышал, как пытался озоровать Петров. Широкое лицо его сделалось серьезным.