Тарас Рыбас - Красный снег

— Потом куда ж с ними?

— На нас, должно, пойдет, — сказал Вишняков, впервые за время разговора обернувшись к Кузьме.

— Ясно, — сказал Кузьма, поднимаясь. — Персиянин тут про сель какой-то с конями рассказывал, бредил будто.

А я след конной разведки заметил возле Чернухинского леса. Стало быть, не помещаются собранные войска на донской территории. На нашу переваливают. — Кузьма повернулся к Вишнякову и спросил: — Будем мириться или как?

— Мира между нами быть не может, — ответил Вишняков, выдержав тяжелый взгляд Кузьмы.

— Война, стало быть. Кто воевать будет?

— Все люди. Казаринка вся.

— Против регулярной армии?

— А чего ж, можно и против регулярной.

— Мм-да-а, — недоверчиво протянул Кузьма.

— Баб позовут, — насмешливо добавила Варвара.

Вишняков невозмутимо ответил:

— Трудно придется — все пойдут, и бабы пойдут.

— Бабы навоюют, — вздохнул Кузьма.

— Боишься? — хмурясь, спросил Вишняков.

— А ты радуешься? — озлился Кузьма. — Давно под пулями не ходил? Тож покомандовать глотка свербит? Перед строем покрасоваться? Военнопленные в бараках сидят — за кем пойдут? Петлюровская варта в поселке топчется. Окружают со всех сторон. К шее веревка тянется, поневоле напугаешься!..

Все это было известно Вишнякову: говорили не однажды. Известно ему было, что Кузьма выезжал к Чернухинскому лесу не только за бревнами, а и в разведку — не бродят ли вблизи поселка калединцы. Самому было тревожно. Но и не хотелось верить, что окружение начинается и опасность стоит за порогом.

— Работа от нас требуется, — сказал он, успокаивающе глядя на Кузьму.

— Зачем работа в такое время?

— Уголь добывать надо для советской власти. Или боязно в шахту забираться, как бы не прихлопнули?

У Кузьмы покраснели скулы. Он промолчал. Да и что говорить? Боязно, прах тебя дери! У всех в памяти был недавний приход калединского есаула Черенкова на Макеевские рудники — стрелял, рубил, вешал, не спрашивая о роде и племени. Зверь кровавый. Хлебом-солью его не накормишь. Он к крови привык. В каждом поселке должна быть кровь. И безразлично чья. Старики, женщины, дети — для него тоже подходящая кровь. Вызверится, смежит по-волчьи глаза в щелки, заиграет желваками и рявкнет:

— Руби гадов!..

Тысячи матерей прокляли Черенкова. А он все жил, носился с подобными себе головорезами по границам Области Войска Донского, по шахтным поселкам, часто выходил и за эти границы, хотя, говорили, Каледин заключил договор с правительством Украинской республики и дал обещание не вторгаться на чужую территорию. Только где же она была, эта территория? Кто ставил пограничные столбы? В какое вместилище можно было втиснуть мутную злобу Черенкова на людей?

— Гляди, одумаются, — сказал после долгого молчания Вишняков. — Междоусобица, гражданская война на носу…

— Надежду питаешь, что одумаются? — строго спросил Кузьма.

Они вдвоем с Сутоловым, командиром отряда самообороны, наседали на Вишнякова: брось все, выведи людей из шахты, учи их военному делу, воюй сам, пока тебя не завоевали.

— Надежду не питаю, — Вишняков говорил тихо, — а так как-то, не хочется… Или нет иного выхода? — спросил он, пораженный отчужденным молчанием. — Мы власть брали не заради того, чтобы испытывать ее в войне. Осточертела война!

Фатех, наверно, услышал его и заметался на кровати.

— А ему житье у нас осточертело, — указал глазами Кузьма. — Мечтается сесть в теплушку — и айда на Ташкент. Да не получается. Каждому готов услужить, лишь бы выехать помог… Не всегда все получается, о чем мечтается. Ты разве не слышал про такое? — спросил Кузьма и, не дожидаясь ответа, пошел к кровати. — Помажь ему гуще пальцы гусиным жиром, мать, ишь как раздуло, — обратился он к Варваре.

— Так, значит, видел следы разведки? — спросил Вишняков.

— А ведь и не знаю, — сказал, насмешливо играя глазами, Кузьма, — привиделось, наверно. Будто следы лошадиных копыт, а то, может быть, и козьих, леший его знает. Я человек не военный…

Пряча в карман кисет с красным шнурком, Вишняков сказал обиженно:

— Мне известно, какой ты человек. Потому и зашел спросить, что видел, кого привез. — Он поднялся и молча вышел из хаты, не попрощавшись.

— Боится войны, — заключила Варвара, когда за ним захлопнулась дверь в сенцах.

— Пальцы мажь! — сердито потребовал Кузьма, не желая обсуждать с ней поведение Вишнякова.

Трудно было его понять.

Время — шумное, сразу не возьмешь в толк, кто о чем говорит и почему.