Ирина Корженевская - Дубовый листок

Пока я читал надпись, к монументу подошла старушка. Она встала на колени, отвесила с десяток земных поклонов и поцеловала пьедестал.

— Почему ты, бабушка, молишься польскому богу? — спросил я. — У вас в церкви лежит сама чудотворная икона.

— А я, батюшка, и той иконе молюсь, и здешнему спасу, кто попадет по дороге. Христос — он один, и польский, и наш…

Кто же ее научил этому? С Лелевелем она не была знакома.

Я подошел к краю террасы. Мост, где когда-то проливалось столько русской и польской крови, был цел. Внизу, на гребле, сидели рыболовы. Напротив темнел густой грабовый лес, пересеченный широкой дорогой. Где-то под рекой тянулся подземный ход, с дворцами, устланными гагачьим пухом, увешанными жемчугами, смарагдами и бриллиантами. Спуск в подземелье завален обломками палаца, и никому не придет в голову, какие чудеса таятся под Стырью.

А ведь самое большое чудо заключалось в том, что все эти сокровища возникали благодаря игре света наших факелов и отсутствию в подземелье воздушных токов. Стоило им появиться — все превращалось в черную слизь. Многое и на земле зависит от освещения!

Слева белели Хриники, справа поднимались лесистые холмы, скрывавшие Берестечко. Глядя на это, я не томился, как встарь, а чувствовал только тихую грусть, вспоминая людей, с которыми скрестился мой путь на Боремльских высотах.

Я спустился к мосту, где поджидал мой возница, и поехал через Стырь к широкой дороге на Дубно, дыша свежим осенним воздухом и слушая шум грабов.

В Дубне я узнал, что мой дядя Теодор давно умер. Сыновья его — мои двоюродные братья, которых я никогда в жизни не видел, погибли, один в боях за отчизну, другой в сибирской ссылке — в точности, как сообщил когда-то Валентин Корицкий. А племянник его — мой брат Эдвард еще ранней весной уехал в Варшаву.

Один обыватель взялся меня проводить на могилу дяди. По пути от него удалось добиться немного: у Эдварда есть жена и ребенок, в Дубне он бывал крайне редко, а больше ездил где-то по Украине.

— Чем же занимался пан Эдвард?

— Кажется, был экономом в каком-то имении.

Недалеко от могилы дяди Теодора я нашел небольшой крест с надписью: «Здесь покоится тело гайдука Яна Запольского — верного друга Наленчей». Я видел дядю лишь в раннем детстве… А Ян был мне роднее всяких родных!

Из Дубна через Владимир и Ковель я добрался до Бреста, откуда и поехал в Варшаву по железной дороге.

Пароход [104] Пароходом первоначально называли паровоз. , шипя, подкатил к широкому дебаркадеру [105] Дебаркадер — старинное название перрона. Варшавской станции. Не успел я выйти из вагона, как был окружен комиссионерами, наперебой предлагавшими услуги по устройству в отель. Я принял предложение первого попавшегося и через десять минут ехал в коляске, запряжен-

ной парой длинноухих и длинношеих польских лошадей. Толстый извозчик в гороховой поддевке с широкой пелериной усердно размахивал длиннейшим бичом и приглашал прохожих посторониться.

Мы ехали через Пражское предместье. Я с трудом узнавал его. Вдоль дороги тянулись желтые заборы, бараки, лавки и лавчонки, белые домики. Тут и там стояли торговцы овощами и фруктами, проходили солдаты… Но вот показался мост и синевато-серая Висла с песчаными отмелями. Вправо поднималось красно-желтое здание и большие валы.

— А это что? — спросил я извозчика.

— Цитадель, — отвечал он. — Пан, наверное, впервые в Варшаве? Ее выстроил покойный император после революции, что была тридцать лет назад. Говорят, она и сейчас никогда не пустует, а при Паскевиче там бывало даже тесно…

Он поцокал на коней и повернулся ко мне:

— А вот то, налево — Саска Кемпа. Видите руины? Тридцать лет назад там были сильнейшие битвы, и от кемпы осталась одна печка. И на Гроховском поле тоже одни печи торчат; ребята до сих пор находят там черепа да кости, особенно в ольшанике. Много тысяч там полегло…

За Саской Кемпой, по ту сторону Вислы, сквозь лиловатую дымку просвечивали деревья.

— А там, куда пан смотрит, — Королевские Лазенки. Дивная красота в тех Лазенках! Дворец стоит на острове, кругом лебеди плавают, а в парке разные фигуры стоят. А весной уж там — так бы и не уходил, соловьев тьма!

«Королевские Лазенки! Юность моя!» — прошептал я…

Мы въезжали на мост, где я встретил носилки с раненым Хлопицким. Здесь я бежал за ним, и он сказал: «Как я не хотел быть свидетелем еще одного поражения!»… А с той стороны, под мостом, я с обывателями помогал солдатам, бегущим из Грохова, выбираться на берег…