Гэри Дженнингс - Осень ацтека

Я задумался, а потом спросил:

— Твою мать, случайно, звали не Ребеккой?

— Да, — изумилась ты. — Но откуда тебе это известно, мой господин?

— Дело в том, что я, хоть и недолго, посещал эту самую школу, но покинул город примерно в то время, как произошли невесёлые события, о которых ты рассказала. И ничего этого не знал. А что стало с Ребеккой после того, как её изгнали из монастыря?

— Ей пришлось туго. Будучи беременной невесть от кого, она не посмела вернуться к своей матери и покровительствовавшему ей ранее белому отцу. Некоторое время она перебивалась случайными заработками, выполняла чёрную работу на рынках, буквально жила на улицах. Я родилась на ложе из тряпья в каком-то грязном переулке. Мне повезло, что я вообще выжила.

— А потом?

— Потом маме пришлось кормить два рта. Стыдно сказать, мой господин, но она пошла, как это говорится на вашем языке, «стоять у дороги». А поскольку мама была мулаткой, то, сам понимаешь, услугами её пользовались не богатые испанцы и даже не зажиточные почтека из числа твоих соплеменников. Нет, она ублажала носильщиков, подёнщиков, рабов и тому подобную чернь. На грязных, дешёвых постоялых дворах, а то и вообще прямо на улице, где-нибудь на задворках. Незадолго до того, как мама умерла, — мне тогда было года четыре, и кое-что из того времени мне запомнилось, — я видела, как она занималась этим на моих глазах.

— Незадолго до смерти? А от чего Ребекка умерла?

— И снова мне приходится краснеть от стыда, мой господин. Кто-то из этих многочисленных мужчин наградил её отвратительной, позорной болезнью нанауа. Поняв, что скоро умрёт, мать привела меня за руку в монастырь и отдала на попечение сестёр. По правилам своего христианского ордена, монахини не могли отказаться принять меня. Но они, конечно, знали мою историю, так что все в монастыре относились ко мне с презрением, а о том, чтобы стать послушницей, не приходилось даже мечтать. Меня использовали как бесплатную прислугу, заставляя выполнять всю самую тяжёлую, грязную, унизительную работу. Но я, по крайней мере, имела там лежанку и не умирала с голоду.

— А где ты научилась читать и писать?

— Как я уже говорила, мать делилась со мной всеми теми знаниями, которые сама приобрела в школе. Кроме того, я с детства была внимательной и наблюдательной. Даже в монастыре, за работой, присматривалась и прислушивалась к тому, чему сёстры учили послушниц и других приличных девочек. Ну а когда мне показалось, что всему, чему могла, я уже выучилась, а терпеть колотушки да оскорбления больше не было мочи, я... взяла и сбежала.

— Ты удивительная девочка, Вероника, просто замечательная. Я чрезвычайно рад тому, что ты выжила в своих скитаниях и в конце концов пришла к... к нам.

Я помедлил, прикидывая, как лучше подойти к главному.

— Знаешь, хотя моя дружба с той школьной подружкой Ребеккой была непродолжительной, у меня почему-то сложилось впечатление, что это её мать была знатной белой дамой, а отец — как раз мавром, а вовсе не белым богачом, способным оказывать дочери покровительство. Но это не имеет значения. Главное в другом: твой отец — кем бы он ни был — скорее всего, мешикатль или ацтек. Таким образом, в твоих жилах, Вероника, смешалась кровь трёх народов. Думаю, как раз этим сочетанием и объясняется твоя необычайная привлекательность. Разумеется, относительно твоих дедушки и бабушки с материнской стороны я могу лишь строить догадки, основываясь на том немногом, что говорила сама Ребекка. Но вот твой дед по отцовской линии, если меня не подводит чутьё, был знатным мешикатль, человеком отважным, мудрым и поистине благородным во всех отношениях. Как раз от него ты унаследовала незаурядный ум и особенно — поразительную способность к чтению и письму. Если я прав, твоим дедом был мешикатль по имени Микстли. А точнее, его звали Миксцин, ибо он принадлежал к знати.

На сей раз наша армия продвигалась ещё медленнее, чем раньше, из-за того, что приходилось гнать глупый, упрямый, еле тащившийся и постоянно упиравшийся скот. Со временем это стало сказываться на дисциплине и боевом духе моих воинов, превратившихся на время в пастухов и погонщиков. Поняв это, я остановил армию, чтобы предоставить людям возможность заняться тем, чем и пристало заниматься воинам, — кровопролитием, насилием и грабежом.

Мы совершили нападение на городок, выросший на месте главного поселения древнего народа отоми. На их языке он именовался Н’т Тахи, однако белые люди дали городу своё название Целалла. До нашего появления город населяли испанцы вместе со своими слугами и рабами, но вот после нашего ухода Целалла, главным образом благодаря гранатам отважных женщин пуремпеча, превратилась, как и Тонала, в дымящиеся развалины, совершенно безлюдные: на руинах остались лишь трупы, причём, стараниями йаки, безволосые.