Гэри Дженнингс - Пророчество Апокалипсиса 2012

Сей мир, 1001 год

Я сидел на большом камне на склоне холма и силился высвободиться из своих пут, хотя это казалось почти невозможным. Мои мучители заломили мне локти за спину, просунули под них палку, а запястья скрутили перед животом так туго, что я едва не кричал от боли; они связали мне ноги и вдобавок примотали меня к дереву. Но я все равно упорно вертелся из стороны в сторону, надеясь, что мне удастся избавиться от палки. Если она вывалится, я сумею перетереть веревки о зазубренный край камня.

Гневное возбуждение возвестило о возвращении Теноча. Вождь нашего отряда отличался крайне скверным, раздражительным нравом. Он швырнул оленя на землю шагах в двадцати от моих ног. Тощий, кожа да кости, этот олень не насытил бы и два десятка охотников, не говоря уж о сотнях соплеменников из нашего клана, стоявшего лагерем у воды в одном дневном переходе на север. За то, что они не добыли оленя пожирнее и не сумели украсть маиса, перца или бобов, Теноч наградил охотников пинками и ударами хлыста и, конечно, громогласной бранью. Затем его гнев, а заодно и хлыст обратились против его рабыни Цветка Пустыни, и я, уже наверное в десятитысячный раз, поклялся себе, что прикончу этого мерзавца.

Цветок Пустыни, молодую и привлекательную женщину, Теноч, вопреки запрету старейшин, заставил участвовать в походе ради удовлетворения собственной похоти. Он с презрением отверг их совет, заявив, что женщина нужна ему, чтобы скрашивать время, готовить пищу, носить его скарб — а на самом деле и для того, чтобы срывать на ней злобу, давая волю своему гнусному нраву. То, как обходился Теноч с ней, уязвляло меня даже больше невзгод, выпадавших на мою долю. Мы с ней были ровесниками, рожденными в год Великой засухи, и она, и я встретили шестнадцатую весну и являлись собственностью Теноча. Мы были хорошо знакомы с его хлыстом, хотя ей приходилось гораздо хуже. Робкая, стеснительная и хрупкая, Цветок Пустыни являла собой живое воплощение добродетелей, донельзя бесивших нашего злобного хозяина. Ее большие темные глаза и маленький, но чувственный рот давали быстрое и безошибочное представление о ее заботливой, сострадательной натуре, отзывчивой на любые проявления доброты и болезненно восприимчивой ко всем формам жестокости. Теноч к подобному благородству относился со злобным презрением и за любое зримое проявление добрых чувств наказывал ее с яростью демона, вырвавшегося на волю из преисподней Миктлантекутли.

Сейчас он, не прекращая, бранился по поводу костлявого оленя и неудачных попыток раздобыть провизию, хотя ничьей личной вины в этом не было. Дело с едой обстояло плохо из-за того, что погода, я уж и не помню который сезон подряд, стояла сухая, словно старые кости. Урожаи собирались скудные, добывать что-либо на охоте становилось все труднее, а сама добыча попадалась все более истощенной.

Но хуже того, нашему народу, ацтекам, теперь приходилось платить за это бедствие кровью. Жрецы тольтеков совершали набеги на наши окраины, захватывали всех, кто попадался им в руки, и тащили к себе в Толлан, где совершали массовые жертвоприношения, вырезая пленникам сердца. Кровь убитых алыми ручьями стекала в храмовые бассейны, а отсеченные головы скатывались по склонам пирамид… Правда, ничто из этого пока не помогало вернуть милость Тлалока, кровожадного бога-громовержца, и напоить дождем истомившиеся от жажды поля. Наш народ голодал, и именно это заставило нас самих вторгнуться во владения тольтеков, где мы добыли этого оленя. В любой момент мы могли нарваться на отряд безжалостных врагов, но Теноч рассудил, что в случае такого поворота событий предложит тольтекам меня — в качестве компенсации за оленя — и таким образом избегнет их гнева. Они вполне удовлетворятся тем, что получат пленника, которого смогут доставить к себе в Толлан на потребу кровожадным жрецам.

Но в любом случае возможности уклониться от вторжения в земли тольтеков у меня не было, точно так же, как в нашем отряде не было человека, лучше подходившего на роль искупительной жертвы. Сын безвестных родителей, найденный в тростниковой корзинке, прибившейся к берегу реки, я был рабом, не имевшим никаких прав. И в настоящее время для меня реально существовали только две возможности: умереть от голода, привязанным к дереву или под черным обсидиановым ножом на жертвенном камне пирамиды тольтеков.