Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

Привратник с улыбкой поглядел на пришельца, а тот со страхом и надеждой робко спросил:

— Можно войти, учитель?

Прильнув губами к уху больного, Гамборена продолжал неутомимо повторять вопрос; наконец, придя в себя, больной откликнулся:

— Да, учитель, да. Только мне хотелось бы знать…

— Что?

— Впустили вы меня или нет? Ключи-то у вас здесь, с собой?

— Забудьте о ключах, отвечайте, искренно ли ваше стремление войти в царство божие, любите ли вы господа бога, жаждете ли вы соединиться с ним, каетесь ли в своих грехах, гнусной скупости, в жестокости к вашим младшим братьям, в бессердечии к ближнему и равнодушию к вопросам веры?

— Каюсь, — глухо, едва слышно прошептал Торквемада. — Каюсь... и исповедуюсь.

— Обратите же мысли ваши к Иисусу Христу, и если суетные заботы, составлявшие смысл вашей жизни, нарушат ваш покой и кроткое смирение, с каким вы ждете конца, отриньте их и отложите всякое земное попечение...

— Отрину, да... господи... — пробормотал больной. — Но вы откроете?.. Скажите, откроете?.. Если же нет, я останусь здесь... А ведь неплохо задумано — превратить внешний долг и кубинскую ренту во внутренний...

— Сын мой, пренебрегите грязной корыстью.

— Грязной корыстью? вы называете это грязью?

Скряга забормотал что-то тихо и невнятно. Слова его доносились, точно глухой рокот источника, скрытого в глубокой пещере.

Тревога и отчаяние овладели миссионером. Нет, еще не закончена его титаническая борьба против злого духа, готового овладеть душой, отлетающей в бесконечность. Кто победит? Перед вдохновенным взором священника возникла потрясающая картина: невидимый коварный дух зла распростер крылья над ложем страданий. Слева от умирающего — служитель Христа, справа — демон, враг человечества. Сидя у изголовья слева, Гамборена положил руку на сердце больного и различил слабое, еле уловимое биение жизни. Не теряя надежды получить ответ, он сделал попытку воззвать к разуму дона Франсиско, но разум, потерявший власть над речью, молчал. Жестокая ироническая усмешка скривила холодеющие губы, и в тишине раздавались лишь неясные слова, как бы внушенные мятежным духом зла.

На исходе дня миссионеру пришлось на время покинуть поле битвы и поспешить в часовню, где его ожидали святые дары. На торжественном обряде присутвовали родственники, слуги и друзья больного. Исполненный жаркой веры миссионер молил ниспослать ему победу в жестокой борьбе. Скорбя о душе грешника, он поручал ее божественному милосердию: да осенит ее господь своею благодатью и да сотворит над ней чудо, ибо жалкими и бессильными оказались все доступные человеку средства. Вдохновенным волнением сияло кроткое лицо священника; закончив обряд, он встретился с покрасневшими от слез глазами верующих.

И снова назад, к месту битвы. За короткое время, пока длилась обедня, лицо дона Франсиско резко, неузнаваемо изменилось; но ничто не могло смутить миссионера, привыкшего провожать смертных в последний путь. Если судить о возрасте по роковым изменениям в чертах лица, дон Франсиско Торквемада был не моложе самого Мафусаила.

С согласия близких врач отменил все лекарства; отдаляя на несколько мгновений неизбежный конец, они лишь обрекают умирающего на бесполезные страдания. Науке больше ничего не оставалось здесь делать, и доктор Микис покинул спальню дона Франсиско; когда он проходил по длинной галерее, лицо его выражало смешанное чувство скорби и решимости: пускай не удалось на этот раз восторжествовать над роковым недугом,— впереди еще будут победы.

После поражения науки религия полностью вступила в свои права. По общему мнению, ей предстояло выполнить важную задачу. Гамборена и монахиня — сестра милосердия — заняли места у ложа смерти. Семья удалилась в соседнюю комнату.

Дон Франсиско жадно открывал пересохший рот, я сестра спешила подать ему воды. Порывистое дыхание с трудом вырывалось из груди больного. Внезапно предсмертное хрипение смолкло: казалось, настал конец, и монашенка уже собралась поднести к его губам зеркало, когда Торквемада тяжело перевел дыхание и бессвязно прошептал:

— Внешний заем, Куба... душа моя... дверь.

Невидящим взглядом он смотрел на сидевших у его изголовья и не узнавал их. Остановив глаза на монахине, он спросил:

— Откроете или нет? Я жду на пороге…

Гамборена скорбно вздохнул. Тревога его возросла, когда в глазах умирающего мелькнуло насмешливое выражение, с которым он обычно говорил о потустороннем мире. Миссионер шептал слова напутствия, но Торквемада, казалось, не слышал их. Его тусклые, глубоко запавшие глаза, окруженные лиловыми тенями, беспокойно блуждали по комнате. Один бог знает, чего они искали. Гамборена прочел в них недоверие, составлявшее основную черту этого человека, готового вот-вот угаснуть.