Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

Добрый миссионер был в нерешительности: он собирался было отчитать дона Франсиско за грубые выходки, но убедившись, что тот потерял рассудок и ничего не соображает, молчал, — все увещанья были напрасны.

— Брат мой, — проговорил, наконец, миссионер, сжимая руки больного, — направьте мысли ваши к богу и пресвятой богородице. Покоритесь воле божьей, и туман, затмевающий ваш разум, рассеется. Молитва вернет вам душевный покой.

— Отстаньте, отстаньте от меня, сеньор миссионер, — выйдя из себя, закричал разъяренный скряга, — идите-ка туда, знаете, вслед за отцом Падильей… А где мой плащ? Пора уже вернуть мне мой плащ. Он мне самому нужен, мне холодно, я всю жизнь корпел, но не для епископа, нет, и не затем, чтоб в мой плащи кутались лодыри.

Все слушали больного с ужасом, не зная, что сказать, какие слова найти, чтобы его утихомирить. Отвергнув увещания Гамборены, скряга оттолкнул от себя и Руфиниту.

— Вон отсюда, мерзкая лакомка! Уж не думаешь ли ты обмануть меня своими лицемерными ужимками блудливой кошки! Облизываешься, а сама готова небось коготки выпустить. За третью охотишься? Кукиш вместо трети получишь. Утрись, желторотая. И другая того же поля ягода, раньше нос передо мной задирала, спесивица, а теперь вьюном вокруг меня вьется. Лицемерка, сиятельная пустельга, бесстыжая тварь — едва я слег, как она когтями из меня треть выцарапала на обедни да на горшок ольи для нищих, ханжа, прислужница апостола Петра!

Взглянув на дона Франсиско, доктор Микис сразу понял, что конец близок. Всего один день — часом больше, часом меньше — отделял больного от таинственной вечности. Врач назначил лекарства с единственной целью облегчить последние минуты умирающего, но Торквемада раздраженно спросил:

— О чем вы думаете, сеньор доктор? Вы, кажется, совсем не собираетесь освободить меня от этой дурацкой болезни? Вы или ни черта не смыслите в медицине, или желаете лечить одних бедняков в больницах. Много с них пользы, с ваших бедняков! А попадется вам под руку богач, вы норовите его зарезать… На все готовы, лишь бы раздробить крупное состояние, обессилить страну и нарушить бюджет. Я предлагаю: «Будем жить, чтобы сбалансировать положение»; а вы, ученые, говорите: «Убьем, иначе не сбалансируем». А потом отслужим заупокойную. Хотели бы вы по-настоящему спасти мне жизнь, вы поставили бы мне питательные припарки на желудок. Точно нет иного способа питать человека, как только через рот. На мой взгляд, можно отлично обойтись без обеда. В сущности еда лишь способствует обжорству. Развитию порока. Поставьте мне питательные припарки на желудок, и я отлично обойдусь, впитывая жидкость. Вам ничего в голову не приходит, обо всем приходится думать мне; не будь у меня врожденных способностей, я бы давно пропал. Ведь при малейшем недосмотре душа моя улизнет, оставив меня с носом.

Компресс поставили, и под влиянием самовнушения больной несколько успокоился, хотя продолжал без устали нести всякий вздор.

— Послушайте, — сказал он, хватая за руку Гамборену, — единственный порядочный человек здесь твой сын. Бедняжка Валентин не умеет говорить и не способен причинить мне зла или пожелать смерти. Пускай ему и достанутся все богатства в тот день, когда господь решит взять меня к себе, хотя говорите что хотите, а день этот еще очень далек. Мы произведем расчет имущества, приобретенного мной во втором браке, тогда этой пиявке Руфине не удастся высосать то, что ей не принадлежит; ну, а плащ, то бишь свободная треть, снова поступает в мое распоряжение, так и знайте; впрочем, кое-что я все-таки пожертвую на бедных; ну, дам к примеру жилет, не слишком поношенный.

Подозвав к себе Доносо, скряга забормотал:

— Не признаю никакого завещания: у меня еще хватит времени отменить его. Все, что разрешается законом, получит Валентин, мой дорогой звереныш и ангелочек; пусть он дикарь, зато бесхитростный. Божий ослик так любит своего папу. Вчера, слышу, говорит мне: па па ка ха та ла па, что значит: «Увидишь, я тебе все деньги сохраню». Назначим толковый опекунский совет, он уж сумеет позаботиться о ребенке, а проценты тем временем будут накапливаться и капитал умножаться. Когда же мой сыночек подрастет, он станет кем угодно, только не мотом, нет, нет, уж мотовства в нем и следа не будет. Он станет охотником, а питаться будет одними овощами. И никакого пристрастия ни к театру, ни к поэзии, ведь все это ведет людей к гибели… А деньги надо прятать в горшок, чтобы сам господь бог их не увидел… Да, у меня замечательный сын, и я счастлив, что могу поработать еще несколько лет, о, еще долго-долго, и доверху наполнить его сундук.