Михаил Цетлин - Декабристы. Судьба одного поколения

Еще в 1821 году Пестель был послан с конфиденциальной миссией в Скуляны, на границу Молдавии, чтобы представить рапорт царю о греческом восстании. Проезжая через Бессарабию, в Кишиневе, встретился он с Пушкиным.«Умный человек во всем смысле этого слова, — записал Пушкин в своем дневнике. — Мы с ним имели разговор метафизический, умственный, нравственный и прочее. Он один из самых оригинальных умов,которые я знаю». Пушкина поразили слова Пестеля, характерные для его крайнего рационализма: «Mon coeur est matérialiste, mais ma raison s’y oppose». В противоположность большинству, у Пестеля было «материалистическое сердце», но его деистический разум постулировал причину причин — Верховное Существо. Спустя много лет,вспоминая об этой встрече, Пушкин писал,что Пестель предал Этерию (тайную организацию, руководившую греками), представя ее императору отраслью карбонаризма. Пестель, действительно, доносил царю, что вождь греков Ипсиланти «только орудие в руках тайной силы». Царь остался доволен рапортом и будто бы сказал: «вот какие у меня служат в армии полковники». Но Пушкин ошибался, думая, что Пестель что-либо выведал у греков. Он еще до поездки был убежден в связи Этерии с карбонарами. Сомнительно только, всякую ли миссию можно принять и всякое ли убеждение высказать, будучи вождем тайного общества? Но Пестель никогда не стеснялся в средствах к достижению цели. Так,вздумав однажды убрать из своего полка какого-то неугодного ему офицера, он не постеснялся донести Киселеву, что офицер этот «карбонарий». «Маккиавели!» назвал его в своем ответном письме Киселев.

Царь подозревал в этом не его одного, а и самого Киселева и Раевского и Ермолова и всё же оставался к ним благосклонным.

Пестель действительно был щедр, тратил деньги на улучшение питания солдат, поддерживал родителей и братьев.

Идея совсем не плохая: Елизавета Алексеевна была либеральна, да к тому же влюблена в члена Общества майора Охотникова.

Есть, впрочем, указания на то, что он оставил по себе хорошую память в полку. Он щедро тратил на усиление солдатского довольствия собственные деньги. С другой стороны был строг и требователен, а однажды даже прибегнул к палкам. Вятский полк, когда он получил его, считался самым дурным и распущенным во 2-й Армии… После лагерного сбора в Баре, Пестель вывел полк за лагерные кухни и велел при себе бить палками солдат, замеченных в какой либо неисправности, и отдал приказ ротным командирам «впредь взыскивать с провинившихся без послаблений». «Меня можно было принять за ужасного тирана (un tyran atroce)» — писал он по этому поводу. Но места для шуток тут не было. Это темное пятно на памяти Пестеля. Никакие цели не оправдывают таких средств. Но и к цели палки не привели. Правда, Пестель добился того, что полк его стал одним из лучших во 2-ой армии. «C'est beau comme la Garde», сказал о нём сам император. Но наградой Пестеля всё же обошли.

Они так точно и живо рассказали об этом братьям Заикиным, что много времени спустя, только по этому рассказу, Заикин нарисовал план местности, где «Правда» была зарыта.

Выражение Нечкиной.

По дороге Бестужев разговорился с конвоировавшим их гусарским офицером. Оба с энтузиазмом стали декламировать вольные стихи Пушкина. Бестужев горестно изумлялся. Он так верил, что образованные офицеры, даже не будучи членами Общества, окажутся на стороне восставших, а этот поклонник Пушкина разбил когорту свободы и вел под арест ее защитников.

Не было ли сознательного плана в откровенности декабристов, не преувеличивали ли они нарочно силу общества, чтобы напугать царя и склонить его к реформам? Не надеялись ли, убедив его сперва в своей чистосердечности, убедить его потом и в своей политической правоте. Те которые разделяют эти предположения склоны с другой стороны говорить, что показания вырваны у декабристов пытками. Но одно из двух: или декабристы не выдержали пыток, или сознательно проводили политический план?

Если в показаниях некоторых декабристов, действительно, можно видеть как бы их политическое завещание (напр., у Якубовича), то в большинстве случаев нельзя говорить о каком либо плане у этих разбитых, часто близких к сумасшествию людей. Они указывали на идейные мотивы своих действий, но это было смягчающим их вину обстоятельством. Трагедия декабристов в тюрьме, за редкими исключениями, уже не общественная, а личная трагедия. Вырванные из всего, что их окружало, один на один стояли они перед лицом смерти. Одни раскаивались, другие боролись за жизнь, многие смиренно приходили к Богу, из глубины казематов взывая к нему.