Михаил Цетлин - Декабристы. Судьба одного поколения

Его посадили в маленькую, темную камеру, в которой от сырости покрывались плесенью все стены. Его кормили отвратительно: чай без сахара, хлеб, вода, изредка каша. Но каким-то чудом он сохранял здоровье и физическую силу: купался зимою в проруби, подымал одной рукой девять пудов. Ему не давали книг. За четыре года заключения к нему редко и втайне от тюремного начальства доходили письма. Изредка посещал его католический ксендз, изредка видел он ссыльных поляков. Но он не терял бодрости духа. «Можно быть счастливым при всех жизненных условиях… В этом мире несчастны лишь глупцы».

Он сохранил деятельную любовь к людям. Посетившему его в тюрьме М. И. Пущину (брату декабриста, ревизовавшему в то время места заключения), на вопрос его, чем может он облегчить его участь, Лунин отвечал просьбой за своих прикованных к стене товарищей. В своих тайных письмах к друзьям Волконским он просил о присылке лекарств от ран, причиненных кнутом его «бедным товарищам по заключению». Он с изумительной внимательностью заботился о нуждах старого слуги Васильича, которому он просил отдать деньги, вырученные за продажу его книг и даже о собаках, о верной Варке. Мише Волконскому он писал по-латыни; на языке, который он ему когда-то преподавал: «carissimum varcam meum valde tibi commendo et rogo, ut sit sempercopiose nutritus».

Но как ни скрывал он, — ему было невыносимо тяжело. Это видно по прорывающимся не жалобам, — но словам горечи: единственным развлечением для него является обязательное присутствие при телесных наказаниях, что, очевидно, делается, чтобы отравить и сократить ему жизнь. За отсутствием книг, замирают его умственные занятия. Он страдает бессонницей и просит прислать ему часы. «Для меня большое лишение не знать времени в продолжение долгих бессонных ночей».

Напрасно хлопотала за него сестра. Напрасно стучала во все двери, даже к Алексею Орлову, ставшему князем и начальником III Отделения. Когда-то Лунин спас ему жизнь, выстрелив в воздух во время дуэли. Но в письме своем она пишет, очевидно нарочно извращая факты: «Некогда вы спасли его жизнь, прострелив его шляпу. Теперь, именем самого Бога, спасите душу его от отчаянья, рассудок от помешательства». Но всё осталось бесплодным, и все — глухи.

Лунину удалось получить стенные часы. В бессонные ночи он слушал их неумолчный стук и знал, что движется время, приближая его к избавлению: 3-го декабря 1845 года он умер. Не в бессонную ночь, не от мучительной болезни, а легкой смертью от апоплексического удара, во время сна.

Долго ли, медленно ли шло время, прошло почти 30 лет. Из тех людей, чья судьба была связана с 14-м, большинство уже умерло. Давно умерли Сперанский и Бенкендорф. Умер Пушкин, единственный, которого, может быть, не погубила, а спасла бы Сибирь от ужасной судьбы в Петербурге. Михаил Федорович Орлов умер в 1842 году, в годовщину того события, с которым он связал свое имя — капитуляции Парижа. Все эти годы он жил богатым московским барином, придумывая для себя суррогаты деятельности, то заводя фабрики, то трудясь над книгою «О Кредите», так и оставшейся не написанной; трудно было ему писать «пером, отточенным шпагой», он был создан не для этого. От бездействия просился он рядовым на Кавказ, от него же, вероятно, и умер. В еще худшем бездействии тосковал и ржавел Ермолов, герой Отечественной Войны, на которого возлагали надежды иные декабристы и на котором сосредоточилась подозрительная ненависть Николая. Он жил и дряхлел в своей подмосковной, стреляя дупелей по болотам и критикуя правительство в болоте английского клуба. Другой военный, друживший когда то с декабристами, Киселев, сделал большую карьеру, стал министром, государственным деятелем. Проезжая через десять лет после того как он покинул его — через Тульчин, он записал в своем дневнике: «Toultchine. Mes chambres. Emotions!». Какие это были эмоции? Вспомнил ли он о том, за что погибли его молодые друзья, так горячо спорившие некогда в этих комнатах? Он работал, как мог, стараясь смягчить тяжесть крепостного права, улучшить положение крестьян, поскольку это было осуществимо при Николае. Но как скупо отмеривал согласие на реформы его повелитель. В конце концов он был устранен от государственной работы и отправлен в почетную ссылку, послом в Париж. Другой почтенный генерал, Ростовцев, был поставлен во главе военно-учебных заведений и вел их в духе крайнего монархизма. В своих циркулярах проповедовал он теорию, что личная совесть должна руководить человеком только в частной жизни, — в общественной же — совесть общественная, т. е. фактически — предписания начальства. Этот циркуляр вызвал негодование в либеральных кругах. Но работа в военно-учебном деле столкнула его с Наследником Александром Николаевичем и очень сблизила их. Это открывало ему большие перспективы в случае нового царствования.