Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Снизу раздался свисток парохода. Сначала глухо, смутно, а потом все отчетливее слышался стук машины, колес и шипение воды.

Надя очнулась, медленно провела рукой по лицу, задержав ее на закрытых глазах, и, точно на кладбище, где она оставила бесконечно дорогих, навсегда утраченных людей, простилась со своими детскими грезами и пошла тихо по залитой лунным светом дороге.

Старомодная плетеная открытая таратайка, подскакивая на кочках, катилась по проселку. Аркадий Андреевич Фонарев, сгорбившись, курил козью ножку и морщил черные брови. Наконец он усмехнулся и добродушно сказал Наде:

— А я, признаться, боялся, что у вас, как у всех женщин, узлов будет куча. Где же ваши вещи?

— У меня нет вещей, — сказала Надя.

— С вещами плохо, а без вещей тоже не лучше, — серьезно заметил Аркадий Андреевич. — У нас осенью грязь непролазная. Нужны сапоги. Обязательно. Да и без шубы не обойтись.

Он не расспрашивал, почему у Нади нет вещей. Время было такое, удивляться не приходилось. Только что отогнали с Камы Колчака. Сколько жизней погибло! А о вещах и думать было нечего.

— Мне ничего не надо. Как-нибудь проживу, — спокойно ответила Надя.

Аркадий Андреевич задумался.

Через какие испытания прошло это юное существо, если уж теперь ей ничего не надо!

Стояли последние дни августа. Богатейшие нивы Чистополья были не убраны. В прозрачном воздухе далеко виднелись застывшие крылья ветрянок. Поблескивали кресты колоколен.

— Значит, начнем трудиться, — отвечая на свои думы, продолжал Фонарев. — Вот интересно, в университете кто читал вам курс истории и литературы?

Надя назвала известных профессоров Петроградского университета.

— Да, — в раздумье сказал Аркадий Андреевич, — имена хорошие. Только ведь перестраиваться надо. Все это преподносилось с идеалистических позиций. А надо, надо подковывать молодежь материализмом.

Надя смущенно слушала. Она не понимала, о чем говорит Аркадий Андреевич, и, чтобы выйти из неловкого положения, сказала:

— Когда я поступила на Высшие курсы, то первое, что я услышала от Ивана Александровича, было следующее: «Выкиньте, пожалуйста, весь вздор, которым вам забивали голову в гимназии. Вы уже не дети и приехали не в куклы играть, а наукой заниматься». Боюсь, что опять мне придется начинать все сначала. Литературу я знаю, но как ее освещать по-современному, не знаю. Надеюсь на вашу помощь. Заведующий в уотнаробе сказал, что вы не оставите меня.

— Конечно, конечно, — торопливо сказал Аркадий Андреевич. — Будем вместе искать пути. Беда, что нет ни программы, ни учебников, даже чернил нет. А в нашей глуши после Колчака и вовсе плохо. Во всем идет здоровая ломка. Но честные сердца дорогу верную не потеряют. Будем вместе учиться и переучиваться. Педагогов у нас маловато. Я преподаю общественные науки, читаю по Липперту «Историю культуры». Есть учитель пения, бывший дьякон. Снял сан. Но когда разучивает с хором «Уж как пал туман на сине море», то хор его все смахивает на «Господи помилуй». Что делать! Надо перевоспитывать людей. Есть учитель математики. Инженер, бежал из Баку в хлебные места. Тут у него родственнички, из кулаков. Учительница немецкого языка и француженка с институтским образованием. Оркестр разнохарактерный. А управлять им надо. — Он опять закурил. — Село наше кулацкое, — продолжал он, — еще много осталось толстосумов. Хлеб попрятали. Надеялись на Колчака, да вот не вышло. И учителя с отсталыми настроениями. Так что будьте осторожны. Меня здесь недолюбливают. Я их насквозь вижу. Прямо скажу: будет трудно. Но в волостном партийном комитете крепкие ребята, умницы, хоть и без высшего образования. Особенно Ершов, председатель комитета. Такая интуиция, что и марксист позавидует. Вы Плеханова читали?.. Так. Не читали. А надо читать обязательно. Для начала — «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Ну и «Основные вопросы марксизма». А потом и Ленина надо доставать. Книг у нас мало. И еще: если я вас буду ругать, не сердитесь, — значит, вижу в вас толк. Если буду очень вежливый, так и знайте: не сошлись мы с вами характерами.

Его прямота понравилась Наде. Она так устала от хитрости и всякого притворства, что суровое, честное слово ее согревало больше, чем самая утонченная вежливость.

Смеркалось. Солнце село. Потянуло холодком из соседнего овражка.

— Скоро приедем. Остановитесь пока у нас. Двое ребят у меня и жена крикливая, но ничего, женщина правильная.