Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова

— Что ж, можно.

— Тогда, прошу тебя, подними кувшин, подкрепись маленько и разгони тоску-кручину.

Вот так и случилось, что батяня Некулай, некогда атаман удалых молодцов, бродивших в лесу неподалеку от монастыря Побраты и в окрресностях Ясс, разговорился на постоялом дворе Горашку Харамина и рассказал историю витязя Юрия Ботгрозного.

— Знайте же, ваши милости, добрые люди и братья, что когда ясновельможные паны, служители короля польского, хитростью заманили государя Никоарэ во Львов и посадили в темницу, в самые тайные казематы крепости…

— Ага-га! — пробормотал Харамин. — Слыхали мы, да не верилось.

Пастух Пахомий от удивления онемел — только безмолвно качал головой.

— Неужто решились паны на такую подлость?

— Решились, повелел им из Стамбула султан басурманский. А когда они заперли государя Никуарэ в темницу, к его милости бургомистру Львова явился за наградой польский пан по имени Роман Барбэ-Рошэ. Этого самого Романа Барбэ-Рошэ государь Никоарэ однажды вызволил, когда пан заложил ростовщику храм Успения в Могилеве, — дал ему тогда Никоарэ взаймы без отдачи двадцать пять талеров.

— И именно этот Барбэ-Рошэ продал государя?

— Именно он.

Пастух Пахомий брезгливо плюнул и, заскрежетав зубами, пробормотал ужасное ругательство. Затем подтолкнул Некулая.

— Что же ты умолк, батяня? Говори. Растрави нам сердце, чтоб больнее было.

Скиталец, прибывший из ляшской страны, продолжал:

— Когда случилось это, мы все, бывшие в том краю, заскрежетали зубами и выругались, в точь-точь, как брат Пахомий. А Ботгрозный не скрипнул зубами, не выругался. Прихватив с собой двух братьев Гырбову, Некиту и Доминте, сели они на коней и подстерегли пана Барбэ-Рошэ. Когда во второй раз явился в ратушу пан Барбэ-Рошэ да вышел ни с чем от бургомистра и, сердито бормоча, что его только за нос водят с обещанной платой, прошел через толпу, Некита и Доминте накинули на него арканы и пустились в скачь по улице, волоча пана-предателя в пыли, а Ботгрозный скакал за ними следом. «Держите! Держите!» — вопил Ботгрозный, пришпоривая коня и обнажая мечь. Мечь у него древний, со времен потопа. Догнал Ботгрозный братьев Гырбову, взмахнул мечом, и дальше уж всадники поволокли одну только голову, а тело осталось на пустыре. И тут же собрался вокруг народ и растерзал на клочки тело.

А в это время вершили суд над государем Никоарэ. Ратники же его собрались под Львовом, стали совет держать, как спасти его. В день казни возвели государя нашего на помост в крепости, и он без обиды и страха взглянул на толпу. А народу собралось тьма-тьмущая. И крикнул он теснившимся вокруг людям:

«Знайте, добрые люди, что казнить меня велели королю турки. Живем мы в такую пору, когда язычники сильнее короля и король казнит витязя за веру. Как же теперь Стефану Баторию в глаза людям глядеть после такого позора? Исполнен долг мой, — прибавил еще государь. — Теперь могу и умереть. Из крови моей родится возмездие, как из малого зерна растет пшеница. Не весь я умру. Прощайте и помните!»

Так говорил государь Никоарэ, и такой шум поднялся и так заволновался народ, что палач оробел и не сразу решился отсечь государю голову. Потом в смятении ударил топором дважды, чего дотоле с ним никогда не бывало.

Тогда прискакали ратники Никоарэ, да уж поздно было. Поднялись они на сотнях лестниц на стены крепости и влезли на помост. Юрий Ботгрозный и братья Гырбову и некий Копье, которого вы не знаете, а я знаю, и капитан Козмуцэ, и атаман Агапие рубили ратников саблями и гнали их прочь. Учинилась во Львове небывалая сумятица. Много крови было пролито, и немало наших пало, больше, чем в Молдове…

И Юрий Ботгрозный с товарищами умчал тело и голову его светлости Иона Никоарэ. Временные владетели Львова стараются уверить мир, что Подкова похоронен в молдавском храме, но уверения их лживы, ибо тело государя нашего Никоарэ было силой отвоевано удальцами. Заставили они знаменитого врача Билбое забальзамировать тело преславного Никоарэ, омыть его настоем трав и умостить маслами. Прорвавшись силой, добрались воины до свободной земли запорожцев, отвезли государя в Черную Стену и похоронили его в тайной пещере днепровских скал…

Батяня Некулай умолк и гневно оглянулся. У бедных селян слезы капали из глаз и падали в пыль, устилавшую двор.

Седой пастух тихо спросил:

— Отчего ты осерчал, добрый человек?

— Оттого, что иные глупцы едут туда, откуда я прибыл. Скажите-ка мне, люди добрые, что я буду делать на богомолье в пустыни? Надену юбку и платок? Брошу саблю и возьмусь за метлу? Опять глядеть на злобу и притеснения? А в нашей вольнице живут свободные люди. Без тех порядков, какие я у них узнал, жизнь мне не мила.