Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова

Никоарэ закрыл лицо руками, затем отвел их. Кинулся к ступенькам крыльца. Раду Сулицэ последовал за ним. Никоарэ обернулся, глаза его были сухими.

— Раду, прикажи отнести оба тела в господарский дом и позаботиться о них.

— Хорошо, светлый государь.

Раду повернул назад. Никоарэ прошел в дом сквозь толпу слуг, мужчин и женщин, метавшихся во все стороны и ломавших руки. Заметив господаря, они застыли на месте.

— Прочь отсюда! — приказал он.

Слуги и служанки кинулись к дверям.

В наступившей тишине Никоарэ расслышал стоны и жалобы матушки Олимпиады. Он вошел в ее горенку. Старуха кружила по комнате сама не своя, словно внезапно ослепла, сжимала дрожащими руками виски. Почуяв присутствие Никоарэ, оборотилась.

— Ой, ой, ой! — стонала она, качая головой.

— Говори, матушка, — приказал Никоарэ. — Коли знаешь, не держи меня в неведении.

— Что мне сказать, государь? — уклончиво ответила старуха. — Великий грех совершился.

Но чувствуя на себе тяжелый, пристальный взгляд Подковы, она опустила руки и еле слышным шепотом испуганно спросила:

— Откуда ты узнал, государь? Кто тебе открыл?

— Не спрашивай, матушка! Говори сама, говори правду.

— Правда, государь… Двойное несчастье, государь… Сын убил отца.

— Матушка, это невозможно… не может быть… — простонал в страхе Никоарэ.

Олимпиада утвердительно закивала головой, глядя на него сквозь слезы. И добавила шепотом:

— Это все гордость матушки вашей. Не хотела госпожа Каломфира, чтобы вы знали, что отец ваш — простой воин. Господь ей судья!

— Никто не будет судить ее во веки веков! — злобно вскричал Никоарэ, с ненавистью глядя на нее. — Я расплачиваюсь за все, я, самый несчастный!

— Государь, — завопила Олимпиада, преклоняя колена, — кара господня ждет тебя за такие слова… У престола всевышнего ответишь за свою гордыню. Чем же можно умиротворить тебя? Кто тебя успокоит? Весна твоя увяла, закатилось твое солнышко.

И, точно заговаривая тяжелый недуг, в отчаянии прошептала два эллинских стиха:

Никоарэ Подкова рассмеялся, словно охваченный безумьем.

— Ха-ха! Ты, матушка Олимпиада, говоришь, точно Хариклея из книги Гелиодора. Но я не игрушка, как Феаген, я — воин, исполнивший свой долг, и я найду в себе силы выстоять до конца. Ха-ха!

Старуха поднялась с колен и, шатаясь, протянула руку, точно защищалась от злого духа.

В соседней комнате послышались шаги. Никоарэ повернулся к двери.

— Это ты, Раду? Войди!

Дьяк остановился на пороге, будто в грудь толкнул его новый ужас в этот час ужасов. Как мог Никоарэ быть таким спокойным? Или он дошел до предела отчаяния и разум его помутился?

— Открылось, Раду, что старик Петря был отцом моим и Александру.

Дьяк поклонился и поцеловал правую руку Никоарэ.

— Логофет Раду, — сказал Никоарэ, — пусть собирается совет. Список виновных исчерпан, но поступили жалобы бедных против ненасытных. Пусть свершится суд и утвердится справедливость.

Дьяк поклонился.

— Будет исполнено, славный государь.

— И еще одно надобно сделать, Раду. В воскресенье двадцать первого декабря приказываю отслужить заупокойную обедню по усопшему брату нашему Иону во всех церквах — в каждом городе и в каждом селе, куда только дойдет повеление наше. Пусть народ чтит память его светлости.

— Хорошо, государь. Дадим знать повсеместно.

— В тот же день, логофет, собрать на господарский пир наших служителей и капитанов сельских рэзешских отрядов, находящихся в стольном городе. Быть по сему!

В день двадцать первого декабря рано утром забили барабаны на улицах и глашатаи закричали на перекрестках:

— Слушайте, слушайте господарево повеление!

Люди толпились вокруг глашатаев и внимательно слушали. До самых дальних окраин дошла весть о страшных событиях, совершившихся во дворце.

— Государь повелевает похоронить с пышностью дорогих его сердцу усопших — великого армаша Петрю и брата своего Александру. Отпевание совершится ныне в десятом часу за городом под горой Копоу в деревянной малой церкви святого Николая-бедного. Могилы вырыть у древнего дуба, рядом с церковью. Пусть почивают ратники сии, и молодой и старый, вблизи бедняков, за которых голову сложили, и да не погаснет память о них во веки веков.

И опять кричали глашатаи:

— Пусть знает всяк человек, и торговец и цыган, что в храмах города раздают калекам, вдовам и нищим калачи и кутью, пожертвованные государем на помин души усопших.