Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

Семь или десять детей боярских, спешивших после грозного указа государя в полк князя Барятинского, метались по лесу, выискивая ельник погуще. А мужики, не раз скрывавшиеся здесь от барского лесничего, уверенно загоняли проезжих в слепой овраг. Там они их и кончат, на крутом склоне, поросшем спутанным орешником. Даже закапывать не станут — звери растащут, ветер отпоет, поплачет.

Увидев казаков, одетых дорого и ярко, крестьяне было сами простились с жизнью. Осипов крикнул:

— Мужики, не трусь! Мы от Степана Тимофеевича, от Разина! Нечай!

Весть о нечаянно спасенном от бояр царевиче уже дошла до сельской алаторской глубинки, Крестьяне радостно откликнулись:

— Нечай! Казак!

Эти два слова стали отныне их боевым кличем на всем правобережье Волги. С ним они и продолжили загон детей боярских. Из мглистых зарослей летело крепкое аханье и хруст — деловыми топорами по костякам…

Максим испытывал одну брезгливую жалость военного человека, наблюдающего не бой, а избиение потерявших себя людей. Он столько лет мечтал об этом судном дне, представляя его именно осенним ясным днем, с собранным и укрытым под крыши урожаем, который не достанется уже ни дворянину, ни монастырским старцам, ни даже Тайному приказу государя. Пусть платят все, кто не работал на земле! И первым заплатит кровью Корнил Шанский, дрожа перед крестьянским беглым сыном в дорогом жупане, с персидской саблей и донской пищалью, — при всем крестьянском сборе… Вот — заработал крестьянский сбор. На сердце стало гнусно. Крики затихли наконец.

Крестьяне собирались на поляну, где казаки разложили костерок и на скорую руку запаривали овсяную крупу. Парней и мужиков набралось до полусотни. Вооружение было аховое: колья, простые топоры, железные шкворни и обломки кос, всаженные в расщепленные древки. Но уже посверкивали сабли, отобранные у детей боярских.

Казаки, похаживая возле железного котла, прихватывали ложками кашу, студили ее. Крестьяне почтительно смотрели, как казаки едят. Их грустные лица и пустоватые глаза, с торопливой готовностью упиравшиеся в землю, были так отличны от уверенных и бедовых казацких лиц, что Максиму вздумалось невольно: «Да мы прямо дворяне рядом с ними. Их еще воевать учить и учить». Хорошо, если крестьянская война расползется по стране года на три. Тогда у Разина родится многотысячное войско из крестьян. А пока — толпа, ватага.

— Гей, христиане! — крикнул он, — Пожалуйте к котлу, отведайте казацкого кулеша.

Неуверенное ворчанье оголодавших казаков он погасил одним мрачным взглядом, перехваченным когда-то у Степана Тимофеевича. Крестьяне возроптали: «Мы, государь, не смеем, ешьте сами, люди дорожные…» Но к котлу тянулись не столько от голода, сколько в первобытной надежде, что исконная еда воинника приобщит их к боевому казачеству, придаст силы и удальства. Первыми, нарушая обычай, качнулись к костерку трое молодых мужиков. Максим выделил их на будущее — закоперщики.

— Пойдете с нами на Алатырь, християне?

Алатырь — узловой город черты — намечен был для ставки и развертывания войска князя Долгорукова. От него же открывался путь к городам Ядрину, Арзамасу, затем — на Нижний Новгород. Взятие Алатыря отрезало Долгорукову дорогу на Симбирск.

— Коли запишешь в казаки… Веди к кресту, царевичу Нечаю присягать!

Максим отлично знал, кто плыл, по-скорому подучиваясь русской грамоте, в обитом алым бархатом стружке. Но еще лучше понимал он, что присяга царевичу Алексею нужна самим крестьянам. Не более минуты сомневался он в том, что кощунственная ложь оправдывается святостью дела. Впереди были укрепления Алатыря, войско Долгорукова и целая страна, населенная забитыми и детски возбудимыми людьми. Все, помогающее им преодолеть в себе раба, есть благо.

Максим внезапно онемевшими руками распутал торок у седла и достал оттуда завернутый в шелковый платок тяжелый крест. Надолго отрываясь от родных церквей, казаки-головщики возили нечто вроде походной часовни, помещавшейся в одной суме.

— В деревне есть священник?

— Батюшко атаман, да ведь крест и без попа свят.

До четырнадцатого сентября Осипов с казаками и крестьянами мотался по деревням к югу от Алатыря. В отличие от русских, мордва и черемисы встречали его настороженно. Грамоты Разина не убеждали их, потому что ничего, кроме свободы от бояр, не обещали. Для черемисов бояре были такими чужими и далекими людьми, что они и не чувствовали никакой внутренней зависимости от них, а только знали, что русские сильные люди вытесняют их с дедовых земель и сажают на них своих крестьян. Черемисы говорили: «У русских новая замятня, им только до себя. Самое время разбежаться по лесам да не платить ясак».