Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

— Молодцы! По моему, вашего атамана, челобитью помилуйте воеводу Семена Иваныча! Никого более.

В молчании было слышно поскрипывание камешков под сапогами офицеров. Казалось, их мотает общая лихоманка. Чей-то некрепкий, похожий на детский голос вознесся над толпой:

— Князя Семена Иваныча одобрить!

Нехотя закричали остальные:

— Одобрить князя! Милуем!

И тут же чей-то непримиримый крик впилился в добрый гул:

— А прочих всех — срубить!

Разин махнул рукой и выехал из круга.

Солдаты и стрельцы задвигались, засуетились деловито, Петел с Панком значительно покрикивали и метались по толпе. Скоро от башни к берегу протянулись две шеренги. Люди стояли лицом друг к другу, будто изготовившись для веселой игры. Стрелец Иван Ветчина — тяжелый и сырой мужик с маленькими унылыми глазами, но удивительно проворный, рукодельный — выволок связанного полковника Беема и разрезал на нем веревки. Резал бережно, не задевая тела. Потом толкнул его в проход между шеренгами.

Полковник покачнулся и остановился. Последний путь его полого падал от башни к берегу, был очень длинен и извилист. Полковник мутно видел лица и кафтаны, а резко видел одно железо — криво отточенные лезвия бердышей, уплощенные клювы чеканов, жала сабель. Все его тело судорожно противилось врезанию этого железа в кожу и теплую чувствительную плоть. Будь его воля, он так бы и стоял до ночи в тоске и ожидании, только бы его не трогали подольше. Но ближний солдат поднял грубо сточенный боевой топор, и полковника в ужасе пронесло на несколько шагов по склону. Здесь его в первый раз ударили бердышом — неуверенно, вскользь.

Он заторопился, будто надеялся пробежать шеренгу раньше, чем его убьют. Вот он упал. Солдаты в помрачении ненависти рубили бесчувственное тело.

Иван Ветчина так же бережно разрезал веревки на локтях подполковника Вундрума.

Разин не видел убиваемых, а вглядывался в толпу живых. Он подозвал Максима Осипова:

— Вишь, давешний молодой пушкарь? Что за солдат возле него трется?

— Верно, слуга. Жалеет напоследок.

— Ах, как нам пушкари нужны! Нам города брать, Максим!

— Пойду.

Осипов догадался, что атаман не хочет явно вступаться за офицера-пушкаря, раз уж он утвердил решение круга. Он слез с коня и направился к башне.

Фабрициус в ужасе отворачивался от просвета между шеренгами, высчитывая свою очередь. Единственный жалостливый взгляд ординарца и притягивал его, и увеличивал тоску. Ординарец зачем-то кивал ему, подмаргивал, грубо и простодушно пытаясь утешить обреченного. Но сердце Фабрициуса было стиснуто и закрыто для утешения, оно готово было развалиться, как мороженое яблоко, от одного прикосновения Ивана Ветчины.

Осипов подошел к солдату-ординарцу.

— По-тихому… уводи его.

Тот соображал быстро. Воспользовавшись одной из тех минут, когда солдаты, небрежно охранявшие связанных офицеров, завороженно наблюдали, как человек уходил в смерть — каждый новый уходил торопливей и обреченней, — он поволок Фабрициуса за связанные руки.

Иван Ветчина мгновенно заметил непорядок:

— Стой, волчий потрох! Ты куда его?

Между ним и ординарцем оказался молодой есаул.

— Остынь. Вон тебя сотник ждет.

Иван был воспитан в сознании, что всякое постановление исполняется до той поры, покуда этого желает начальство. Сунешься поперек, и есаул, сопровождавший давеча самого Разина, махнет легонько саблей, и нет Ивана Ветчины… Иван отворотился и взялся за стрелецкого сотника. Со злости кольнул его ножом, чтобы скорей бежал.

А молодой Фабрициус на деревянных ногах тащился за ординарцем к лодочному причалу. Там отсидится он до вечера, потом ему обреют голову хлебным ножом, и он настолько придет в себя, что ощутит «щекотку», а много лет спустя, добравшись до бумаги, напишет о ней с особенным знобящим чувством… Страшное забывается легче иных пустяков.

Когда Максим вернулся к Разину, тот грустно улыбнулся:

— Ты ныне сто грехов искупил. Я ждал — сгрызут они тебя.

— Я бы им сгрыз.

Последний офицер умер, когда в долину Волги скатились сумерки — теплые, с желто-розовыми порезами на краю неба. И было странно, что день, видевший столько безнадежного ужаса, тоски и смерти, не торопился бежать из этой долины, чтобы люди поскорей уснули и забыли сделанное. Известно, что грибники и ягодники видят, закрыв глаза, то тафтяные шляпки подберезовиков, то капли земляники в свежей зелени. Что видели солдаты и стрельцы, почуявшие начало новой жизни?