Вячеслав Усов - Огненное предзимье - Повесть о Степане Разине

— Так нас порознь и потопчут! — бессильно восклицал Максим. — То наша главная беда. Если бы все наши тысячи собрать, не устоит Долгоруков!

Осипов все же радовался тому, что получил обстрелянных людей. Мурашкинцы еще не нюхали пороха.

Пока ворчащие от недосыпа женки подкармливали новоприходцев, черную миску неба забелил рассвет. Дозоры донесли, что гулевой отряд драгун Ивана Мокринского, высланный воеводами в разведку боем, двинулся по мурашкинской дороге от сельца Вад.

Товарищи князя Долгорукова Щербатов и Леонтьев шли от Арзамаса со своими полками, отлавливая, казня и приводя к кресту скитавшихся в лесах крестьян. Молодой прапорщик Иван Мокринский нетерпеливо искал случая проявить себя. Леонтьев поощрял его подвиги, потому что Мокринский выявлял и отвлекал на себя сокрытые силы мятежников. Драгун у Мокринского было сотни две, сзади шли пешие солдаты.

Осипов выслал против Мокринского четыре сотни крестьян под командой сотских, явившихся из Ядрина. Они шли без пушек, с одними пищалями и холодным оружием.

Болотистая местность при подходе к Мурашкину приподнималась, дрожащие осинники сменялись сильными березняками с чистыми стволами и поднебесными плакучими метелками. За березами хорошо было укрываться от пуль, а частые ельники казались непроходимыми. Проселки были перекрыты, лесные тропы завалены буреломом, проходимой осталась одна мурашкинская накатанная дорога. Да и ту помяли многодневные дожди.

Драгуны — посаженные на коней черные крестьяне — не рвались в бой. Увидев первых мужиков, шнырявших между берез, Мокринский выскочил вперед и сорванным голосом стал подавать уставные команды. Из-за берез стреляли слабо, как бы в заполохе. Но троих убили, и драгуны осердились, пустили коней в лес. А он был чист и светел и весь зарозовел омытыми стволами на восходе солнца — бродить бы по нему, грибы собирать… Ломались ноги у подстреленных коней, крестьяне отступали к ельнику и по дороге, вводя драгун в соблазн. Пешие солдаты вломились в ельник, стреляя наугад. Смешавшись и слыша ободряющую ругань Мокринского, конные и пешие пробежали версты полторы, но мужики куда-то запропали, некого стало бить.

Наконец драгуны стянулись на поляну перед очередной еловой гривкой и поворотом дороги. Из одной неприязни к крикуну Мокринскому они стали медленно оправляться и перезаряжать карабины, готовясь снова продираться сквозь тяжелый от сырости лес. Тут по ним грохнули сразу двадцать пушек, с ночи установленных на гривке. Прапорщик был убит в числе первых, уцелевшие подались назад.

Сзади с дворянской конницей шли воеводы Леонтьев и Щербатов. Они своим солдатам и дворянам потачки не давали. Быстро оценив обстановку, головы и рейтарские ротмистры повели конных в обход пушек, а солдатам полуполковники велели идти вперед без страха, ибо на заряжание пушек потребно время. Солдаты время упустили, снова попали под огонь. Конных дворян встретила полусотня казаков и сотни три крестьян, крепко, но неповоротливо сидевших на своих кобылках. Бой завязался на саблях и топорах, пешие мужики копошились между конными, изредка доставая их самодельными рогатинами.

Так продолжалось, пока рейтары князя Щербатова не обошли пушки слева. Двумя десятками безжалостных ударов они перерубили пушкарей.

Максим Осипов погнал из засад крестьян. Но он не знал слабых мест у Щербатова и Леонтьева, а дружные крестьянские сотни в драке распадались. В бою, как и в хозяйстве, они больше полагались на себя, чем на общину. Только мурашкинцы, за чьими спинами стояло родное село, наваливались густо и свирепо. Им самим временами казалось, что по лесу не выстрелы, а только ребра и головы солдатские трещат. Еще бы давануть стенкой — и побегут. Солдаты не бежали, шваркали по толпе огнем, принимали мужиков на бердыши и пики, не ломая шеренг.

Осипов уже чувствовал неизбежность поражения, но стремительный и неожиданный ход боя захлестнул его врасплох. Он не сумел даже исполнить последний долг головщика: увести оставшихся от избиения. Крестьяне не слышали команд, не понимали отбойного вопля труб. Казак держал его коня, обеспокоенно бубня, что к Лыскову осталась одна свободная тропа. «Смысла нам боле нету тута!»

— Смысла нет, а грех на мне!

Максим едва шевелил искусанными губами. Зачем жить, если многолетние мечтания обернулись такой кровавой и стыдной нескладухой? Как показаться на глаза Степану Тимофеевичу?

— В Ядрине ждут нас, батько.