Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Листва вверху вдруг зашелестела, и крупные капли холодного ночного дождя скатились им по лицам.

— Пойдем отсюда, — умоляюще сказал Шольц, — на мне только сорочка.

Епископ накинул на голову капюшон, и они вышли с кладбища той же дорогой, которой сюда пришли. Между тем гроза становилась все сильнее, и когда они достигли кареты, то уже утопали в грязи.

— Тебе есть где спрятаться, сын мой? — спросил у могильщика епископ.

— За меня не беспокойтесь, ваше преосвященство, — ответил тот, — у меня тут халабуда недалеко — до утра пережду…

— Тогда прощай и на вот…

Он протянул могильщику несколько монет.

— Что вы, — замялся тот. — Его преосвященство так щедры…

Бургомистр прикусил губу и влез в карету, епископ за ним. Они были похожи теперь на двух промокших псов, что искоса поглядывали друг на друга. Карета тяжело двинулась и медленно поползла, словно большой слизняк. Кони надрываясь тащили ее по размокшей глине, едва не чиркая мордами о землю. Лишь пятеро улыбающихся охранников в шлемах, казалось, не обращали внимания на погоду. Их кони терпеливо месили копытами грязь, идя вдоль кареты, возможно, искренне сочувствуя запряженным в нее товарищам. Хоть было еще темно и, учитывая грозу, восход должен был наступить еще нескоро, охранники уже открыли ворота и опустили подъемный мост. Четверо всадников повернули и двинулись назад в предместье, а карета загрохотала по мостовым доскам. Подозрительно всматриваясь в возницу, двое цепаков загородили им дорогу. Один подошел к дверцам и резко их открыл. Навстречу ему Либер ткнул руку с перстнем, и тот мигом ее поцеловал. Даже промокший, как пес, в городе епископ имел немалую власть.

— Пропусти! — выкрикнул часовой другому, уважительно закрывая дверцу.

Карета въехала в город. Возле конюшни бургомистр кивнул на прощание епископу и ступил на подножку.

— Погодите, — остановил его Либер. — Я точно знаю, что вы узнали тех двоих. Вы не должны противиться церковному правосудию!

Шольц не ответил. Тут, в городе, он чувствовал себя увереннее и молча смотрел в глаза Либеру.

— Ведьму надо сжечь, а еретика…

— Прощайте, отче, — перебил бургомистр.

Внезапная мысль мелькнула в голове Шольца.

— Ваше преосвященство! — воскликнул он со странной радостью в голосе. — Я думаю, что мы должны знать мнение короля…

Либер переменился в лице.

— При чем тут король? — бросил свысока он.

— Но вы не верховный судья, отче, — уверенно сказал бургомистр, ступив наконец на мостовую, — его величество может и не одобрить решение.

— Та женщина — ведьма! — отрезал епископ, высунув голову из кареты.

— Я отдам ее под суд только по приказу короля, — резко проговорил Шольц и направился Рынком.

Гроза стихала… Постепенно становилось светлее, а вверху, между обрывками черных облаков, виднелись клочки серого неба. Бургомистр подошел к дому, в котором так замечательно началась ночь, что так плохо для него закончилась. Якуб Шольц несколько раз хлопнул в дверь, молча миновал слугу, взбежал наверх и закрылся в своем кабинете.

Ближе к полудню небо над городом полностью прояснилось. Брусчатка быстро высохла, лишь многочисленные лужи до сих пор сверкали на солнце. Рынок жил повседневной жизнью: во все голоса и на всех языках кричали купцы, ремесленники и нищие и те, кто их пытался перекричать. Слышался визг свиней, которым на Рынке была отведен небольшой загон, однако в своем меньшинстве они шумностью не уступали большинству.

В предместье было тише, хотя в каждом доме тоже царила суета.

Хозяйки готовили обед, а мужчины в это время перед жатвой чинили подводы, строили амбары для зерна, место для соломы, а еще много-много других забот было у простого люда…

Дороги не были тут вымощены камнем, и земля свободно дышала, отдавая влагу воздуху и облегчая полуденную жару. Травы, кусты и деревья, натешившись за ночь дождем, теперь купались в солнечном луче и цвели жизнью, как будто сам Бог голубил их в ладонях.

Никто не обратил особого внимания на одинокого всадника, который промчался галопом по сырой дороге, то минуя зеркальные лужи, то разбивая их на тысячи сверкающих брызг. Только гуси, что барахтались посреди дороги, с криком кинулись прочь из-под копыт коня, а через миг уже провожали путника единодушным гоготанием, вытягивая ему вслед длинные гибкие шеи.

У въезда в город всадник спешился, ведя коня за собой через беспорядочную людскую возню, что, как всегда, царила тут в эту пору.