Борис Акунин - Трезориум

Таня потом много про это думала. Про голод и прорехи души. И, конечно, про Него.

Стала думать и теперь.

А вдруг Он где-то недалеко? Он ведь наверняка воюет с крысами, не может не воевать. Закрыла глаза, увидела русскую военную форму — как из маминого журнала «Нива»: фуражка с кокардой, воротник кителя, погоны, портупея. На фуражке у наших теперь звездочка, а в остальном все такое же. Лицо под козырьком сначала было словно в тумане, но скоро проступили черты — такие же, как всегда, но удивительно отчетливые. Высокий лоб, тонкий нос, печальные глаза. В видениях Он всегда был печальный и смотрел в сторону.

Никогда Таня еще не видела Его так явственно, но нисколько не удивилась, потому что уже спала.

«Здравствуй, князь ты мой прекрасный, что ты тих, как день ненастный? Опечалился чему?» — говорит она ему.

А Он вдруг — впервые, впервые — смотрит прямо на нее и улыбается, неуверенно. Будто сомневается.

«Это я, я! — шепчет Таня. — Привет! Мы будем счастливы теперь — и навсегда!»

Ей становится невыносимо страшно от обрушившегося на нее счастья. Потому что огромное счастье проглатывает без остатка, и ничего больше от тебя не остается. Не станет его — не станет и тебя.

А Он не испугался. Улыбнулся шире, уверенней. Протянул навстречу руки, шагнул. Танина грудь наполнилась воздухом. Его было так много, что, показалось, она сейчас взлетит. Так нельзя, нельзя! Сейчас грудная клетка лопнет. От невместимости счастья.

И грудь действительно лопнула, с оглушительным треском. С ночного неба на лицо посыпались звезды. Они были колкие.

Дернувшись, Таня открыла глаза, смахнула со лба мелкий мусор, сыпавшийся с потолка. Земля тряслась, всё грохотало. В сером луче клубилась пыль.

Утро, сказал себе Таня. Артобстрел. Началось!

Она вскочила, бросилась к окошку, из которого просматривалась вся улица. Прямо напротив, между жилыми домами, был двор, куда ночью вошли солдаты. Правее — шестиэтажное угловое здание, выходящее на Баренштрассе. Оно подрагивало, плевалось дымом и фонтанами штукатурки. По дому били из пушек. Таня узнала этот звук: 76-миллиметровые орудия, как в «Мон-Сен-Мишеле».

Так продолжалось долго. Потом всё утихло, но скоро опять стало шумно. Зарычали моторы, залязгали гусеницы. Справа, от перекрестка, показался танк с красной звездой на башне. За ним второй. Потом еще. На броне густо сидели люди, стреляли вверх из автоматов.

— Наши! Наши! — крикнула Таня.

Вдруг передняя машина подпрыгнула, полыхнула огнем, затем вся окуталась черным дымом. Когда он рассеялся, на башне людей уже не было, а сама башня покривилась, над ней метались языки пламени.

Второй танк, не сбрасывая скорости, обогнул этот костер. Остановился.

На асфальт спрыгнул кто-то в круглой казачьей шапке. Называется «кубанка», Таня видела на картинках.

— За мной, за мной! — закричал казак, махая рукой. Побежал вперед, во двор. За ним другие солдаты. Все в грязных стеганых куртках, прошитых вертикальными полосами. Стреляли на бегу куда-то вверх. Один упал и остался лежать. Остальные скрылись за воротами.

А танк выпалил из пушки и быстро покатился на заднем ходу в сторону перекрестка. Там всё громыхало, взрывалось, доносились крики. Но шум не приближался, оставался на месте.

Вот он поутих. Теперь главным образом стреляли во дворе напротив, но ничего разглядеть было нельзя — от подбитого танка по мостовой стелилась черная пелена, заволакивала всю улицу.

Атака отбита, поняла Таня и чуть не заплакала от обиды.

Ненадолго стало почти совсем тихо. Но вдали, около перекрестка, тонкий, звонкий голос прокричал что-то неразборчивое, и всё опять загрохотало.

Послышались крики «ура!». Они были ближе, ближе. Таня тоже закричала: «Ура! Ура!»

Из ворот посыпались крысиные солдаты. Кто-то истошно орал: «К насыпи! Отходим к насыпи!»

Исчезли, и тут же, минуты не прошло, по улице побежали русские. Много!

Покатились танки или, может, самоходки — Таня так и не научилась их различать. Одна машина, другая, третья, четвертая. Пальба переместилась влево, а справа, на Баренштрассе стало тихо.

«Всё? Уже всё? Я у наших?» — сказала вслух Таня и не услышала собственного голоса. Оглохла от выстрелов.

По улице она, конечно, не пошла, а двинулась развалинами, в обход.

Высунулась посмотреть.

На перекрестке сновали люди, все в нашей форме. Бояться было нечего.

Таня вышла на тротуар, прижимая ладонь к сердцу. Оно прямо выпрыгивало от счастья. Хотелось заорать: «Я русская! Я своя!»