Сергей Алексеев: Роковой срок

Ее слова и на Урагана навеяли воспоминания, от коих при виде этой омуженки и вовсе стало горько.

– Тогда я притомился, – признался он. – Две недели скрадывал в степи конокрадов...

– Спал ты так крепко, что даже не проснулся, когда я ноги спутала!

– Чем?

– Нитью шелковой...

– У вас таков обычай?

– Нет, чтобы не убежал, позрев меня. Ты же был наг, а я знала о вашем целомудрии... А потом присела рядом и стала любоваться твоим телом.

Ягиня ухмыльнулась и с тоскою вздохнула:

– Должно быть, есть чем любоваться...

– Как же ты узнала, кто я? – спросил Ураган.

– Узрела твой бич о двенадцати коленах...

Ему стало жарко и душно, как той ночью на берегу Денницы. Расстегнув пряжку, он высвободил горло от кольчуги, а дева внезапно склонилась к его уху и зашептала:

– Ты спросил, кто я. И я тебе сказала – жрица! Жрица Тарбиты.

– Отчего ты так назвалась? – немеющими устами спросил Ураган. – Ты же царица...

– В купальскую ночь мы все становимся жрицами богини небесного огня... Потом ты захотел узнать, как мы смиряем шелковой нитью необъезженных кобылиц. Я позвала тебя за собой... И ты так забавно падал, сам смиренный! Тогда я пошла и увела твою кобылицу... Это чтобы ты меня не забыл.

– Эй, довольно шептаться! – прикрикнула ягиня. – Ты ведь, Ураган, блюдешь свои обычаи? А по закону тебе не след и приближаться к деве, покуда не назвал невестой!

Ее скрипучий голос вмиг отрезвил, и явь возвратилась – тесное глиняное гнездо, сумеречный свет, падающий из мутного окошка, и омуженка с вымороченным от холода и ветра лицом...

– Ты прежде мне ответь, государь. – Старуха сняла плат с головы и стала расчесывать жидкие седые космы. – Признал ли ты Чаяну? Не станешь более пытать ее да меня ругать?

– Не стану, – проговорил он, жалея о слетевшем вмиг очаровании.

– А признал?

– На берегу была она... Но образом иная!

– Эх, государь! – Ягиня с треском раздирала гребнем пряди. – Ведь образ зримого суть твой земной взгляд. Как ты посмотришь на деву, таковой она и станет. Вот если б на меня воззрился достойный муж, исполненный страстью, я б вмиг преобразилась. И волос бы зазолотился... А то сколь ни чешу, все одно пегий...

Омуженка вдруг дурно рассмеялась.

– Коль так же бы ласкал меня взглядом, как дочь свою, Обаву, я б тоже расцвела! Ну что глаза отводишь? Неужто у меня такой отвратный образ?

– Подай-ка ему чарку, сестра, – посоветовала ведунья. – Коль твое слово для него не приворот, может, от зелья очаруется.

Чаяна выбрала из трех кувшинов один запыленный, вынула пробку из рожка, наполнила глиняную чашу и поднесла Урагану.

– В сей чарке не хмель, а яд смертельный, – предупредила она. – Но только для того, чье сердце не ведает любви и мертво. И благо тому, кто жаждет познать ее, коль еще не познал. Ты можешь испить это зелье и можешь выплеснуть и уйти в тот же час. Не задержу...

– Ох, зря ты балуешь его! – встряла ягиня. – Не давай ему выбора! Пусть вкусит зелья, очаруется и преподносит дары, да называет невестой! А отравится, так невелика утрата. Расповадишься уступать ему и полагаться на его волю, не быть тебе царицей. Что заповедала Арида?

– Не уступлю – не сладится у нас. – Голос Чаяны зазвучал подобно турьему рогу. – Скончались времена Ариды. Мои сестры трижды уступили Скуфи! И ныне ждут меня...

– Скуфи? – встрепенулся Ураган. – А где ныне Скуфь?

– Да за рекой стоят, упрямые, – проворчала старуха. – Готовились выкрасть для тебя царицу... А на что она тебе?

– Выкрасть?..

Ягиня разделила космы натрое и стала плести косы.

– Мол, чтоб клятвы своей не преступить, невесту тебе добыть... Да где же им выкрасть-то, безмудрым? Хотела уж Чаяна поддаться им, да все так сотворить, будто они и впрямь выкрали... Да отговорила, чуяла, не по нраву будет тебе царица мати!

Ураган поднес чашу к устам, выдохнул.

– Самому любо испытать, яд в сей чарке или благо мне...

Царица задержала его руку.

– Мне жаль будет, если яд...

Он поднял взор, и лицо Чаяны вдруг засияло и сквозь обветренную, дубленую кожу кочевницы проступила краса. Но не та, сладкая, как хмель, а терпкая, сильная – взор, словно у Тарбиты, гордый и открытый, лицо лепное, нос и губы очерчены волевым неприступным оберегом.

И космы в цвет солнца...

– Ну, что ты медлишь? – рассердилась ягиня. – Коль пить, так пей! А нет, так убирайся! Притомилась возиться с тобой...

Позрев на это преображение, мелькнувшее перед глазами, будто молния, Ураган вылил чарку на пол и достал дары...