Олег Яковлев - На златом престоле

— Зачем ты держишь при себе этого изгоя? Зачем слушаешь свою сестру? Сколько раз я говорила тебе: отступись от Изяслава. Вспомни: токмо грозное сверкание сабель твоих батыров принесло ему Киев. Союз с ним — это не союз равных! Не принесёт он тебе удачи. Слабый, ничтожный властитель! Кроме пустого самохвальства нет ничего! Пусть с твоим Изяславом Турундай и Гза союзятся! Разбойники, что с них взять! Но ты! Ты честный, умный! Говорила ранее, скажу сызнова. Не мешайся в дела русских князей! Пускай сами они разбирают свои свары. Ничего нет гаже и страшней, чем их мелкие делишки. Мой дед и мой прадед — те были правители, большие, великие, сильные разумом и волей! Вся Русь была покорна им. А эти, нынешние... Токмо и слыхать: убили, ослепили, предали, разор учинили! Вот их жизнь!

Башкорд улыбнулся, строгие напряжённые черты его красивого лица смягчились, он с гордостью смотрел на свою супругу, дочь Всеволода Мстиславича, правнучку самого Мономаха. Подумал вдруг: а ведь она права! Да, права, но только правда её — женская, бабья! Многого она не понимает. Он, Башкорд, не пойдёт против воли своих солтанов, беков и беев [235] Бей — у половцев это глава семьи. . А если пойдёт, то потеряет власть и уважение родичей, погубит и себя, и всю свою семью. Ибо главным в улусах становится тот хан, который подымает кипчаков в набег, откуда они возвращаются с богатой добычей. Но как сказать об этом женщине, чтоб не почуяла она в словах его тревогу и страх?

Ответил так:

— Я обещал оказать помощь князю Ивану. А слово своё привык держать. И не сокрушайся, прошу тебя, Верхуслава. Я делаю так, как лучше для моего племени.

Он встал перед ней. Оба высокие, примерно одного роста, сильные, крепкие, стояли они друг против дружки посреди вежи, молчали, смотрели, любовались один другим.

— Помнишь день, когда мы повстречались впервые? В Чернигове, на Третьяке? — спросила Верхуслава. — Ты гостил у моего мужа. Я сразу приметила тебя. Ты был первым на ристалище, всех выбил из седла. А потом ещё и в стрельбе из лука победил. Посрамил Ольговичей и их людей. И Мономашичей тоже.

— Это было давно, — Башкорд усмехнулся. — Что вспоминать? Да, был первым. Молодой был, горячий. Но у нас, кипчаков, хан и должен быть самым сильным и метким. Не таким, как Турундай.

— Когда-то так было и на Руси. Мой прадед один натягивал тетиву лука, который гридни втроём не могли согнуть. А сейчас... Что Галицкий Ярослав, что Ольгович или Всеволодович Черниговские — они и меч-то двуручный не поднимут, — Верхуслава презрительно наморщила свой прямой тонкий нос. — Но тем они и опасны, Башкорд. Не враждуют в открытую. Плетут нити заговоров, строят козни. И если Изяслав, брат моего покойного мужа, запутается в их сетях, не вздумай его спасать. А Изяслав, я чую, попадёт в вязкую сию паутину. Молю тебя, заклинаю: не враждуй с Осмомыслом и с обоими Святославами.

— И не собираюсь. Но Ивану помогу. Обещал, — упрямо стоял на своём Башкорд.

Верхуслава поняла, что его не переубедить. Со вздохом покинула ханша половину супруга. Села у тёплого очага на мягкие кошмы, приняла из рук старухи-служанки младенца, обнажила большую грудь, стала кормить малыша.

Улыбалась, глядя на крохотное личико с голубыми, такими же, как у ней самой, большими глазами.

Сын, будущий хан. Хотя и крестила его, и русской мове и грамоте непременно научит своё чадо Верхуслава. И ещё она, как и раньше, будет выкупать у половцев русских полоняников и помогать им возвращаться на родину. И хотелось, чтобы сын её, когда вырастет, поступал бы так же.

Покормив, она вернула дитя служанке. Тревоги не покидали молодую ханшу. Чуяло сердце-вещун, что с бедовым князем Иваном натерпится Башкорд немало лиха.

Сборы были недолгими. С рассветом ратники Избигнева и Абы готовились свернуть вежи и выступить берегом Южного Буга в сторону Межибожья. Грузился на возы нехитрый воинский скарб. Оружие и доспехи велел Избигнев покуда не снимать. Кто ведает, вдруг половцы учинят нападение на их лагерь. Во все стороны от веж рассыпались пешие лазутчики — сакмагоны.

По-прежнему выла за войлочной стенкой вежи свирепая степная пурга. Снегом заметало пути. Приходилось ждать и надеяться, что к утру ветер стихнет и можно будет ехать. Пока же Избигнев и Або сидели перед котлом с варевом, оба хмурые, расстроенные неудачей.

Внезапно Ивачич резко вскинул вверх голову, в глазах его полыхнули задорные живые огоньки, он осторожно спросил: