Бенито Гальдос - Кадис

– Дерзость и легкомыслие человека одерживают верх над Историей.

– А потом все обращается в прах!.. То, что вчера представлялось таким ценным, сегодня не стоит ничего, очарование исчезло, как дым, как тень, как корабль в море… Развеялась прекрасная тайна… Действительность убила все… Я жаждал найти что-то необычайное, небывало грандиозное и возвышенное в этом живом воплощении глубокой веры, упавшем в мои объятья; я надеялся отыскать сокровищницу идеальных наслаждений для души, сжигаемой неутолимой жаждой; получить небесные радости, которые перенесут меня в мир высоких помыслов; но будь проклята природа! Небесное создание, парившее в моих мечтах среди облаков и ангелов и сулившее мне сверхъестественное блаженство, растаяло, как мираж, как свет волшебного фонаря, погашенный грубой рукой. Вечер развлечений кончился. Спокойной ночи… Все исчезло… Мне чудился трепет ангельских крыльев, но, широко открыв глаза, я не увидел ничего, решительно ничего, кроме женщины… точь-в-точь такой же, как всякая другая, как вчерашняя или позавчерашняя.

– Нам приходится мириться с тем, что нам посылает Господь, не требуя большего. В итоге – вы похитили Асунсьон из дому, поклявшись принять католичество и жениться на ней.

– Правда.

– И вы сдержите ваше слово.

– Я не собираюсь жениться.

– В таком случае…

– Я предложил ей поехать со мной на Мальту.

– Она не поедет.

– Зато я еду.

– Милорд, – начал я, стараясь говорить возможно сдержаннее, – под меланхолической миной, сверкающими блестками безудержного воображения вы, несомненно, скрываете глубокие чувства и сердце из чистого золота, а не из того презренного, позолоченного металла, из которого отлиты ваши поступки.

– Что вы желаете этим сказать?

– Что честный человек, подобный вам, конечно, сумеет исправить свой недавний тяжкий грех.

– Арасели, – сухо проговорил англичанин, – вы несносны и навязчивы. Кем вы приходитесь оскорбленной особе – братом, супругом или поклонником?

– Считайте как хотите, – ответил я, становясь перед ним и вынуждая его прекратить свой лихорадочный бег.

– Какое чувство заставляет вас вмешаться в чужие дела? Ведь они вас не касаются. Донкихотство, сплошное донкихотство.

– Я не сумею определить это чувство, но оно с неодолимой силой толкает меня на этот шаг, – ответил я. – Мое чувство, полагаю я, основано на любви к обществу, в котором я живу, и на справедливости, в которую я верю… Я не в силах ни удержать, ни заглушить его. Возможно, я ошибаюсь, но я вижу в вас опасного, хоть и прекрасного, зверя, которого надо настигнуть и покарать.

– Вы что же, – спросил он, глядя на меня воспаленными, блуждающими глазами, – донья Мария, принявшая мужской облик, чтобы предстать передо мной? Лишь она вправе потребовать у меня отчета.

– Все равно, кем бы я ни был. И если даже часть вины падает на мать жертвы, это ничуть не умаляет вашей ответственности… Ведь не одна Асунсьон – нас много, ваших жертв. Слепая, необузданная страсть, попирающая чужие законы, чувства и обычаи, наносит ущерб всем, кто с ней соприкасается. Из-за вас ни в чем не повинные люди подвергаются преследованиям и оскорблениям, и я сам чувствую за собой вину, хоть и не совершал никаких проступков.

– В конце концов, Арасели, куда вы клоните? – спросил он таким тоном и с таким видом, что мне невольно пришел на память тот день, когда я напился допьяна в трактире Поэнко.

– Я клоню к тому, – с жаром ответил я, – что вы стали мне отвратительны и невыносимы, что мне тошно смотреть на вас, что я вас ненавижу, лорд Грей, и этим все сказано.

Кровь огнем полыхала в моих жилах. Я попытался было подавить обуявшую меня жажду уничтожения, но, вспомнив несчастную Асунсьон, еще сильнее сжал кулаки. Нервы мои напряглись до предела, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. В этот момент я был далек от каких бы то ни было себялюбивых побуждений, меня охватила лишь одна бескорыстная жажда справедливости.

– Арасели, – сказал, задыхаясь, англичанин, – сегодня мне не до шуток. Уж не принимаешь ли ты меня за Куррито Баэса?

– Лорд Грей, – ответил я, – мне тоже не до шуток.

– Кажется, на этот раз мне предстоит удовольствие, – сказал он с презрительной усмешкой, – расправиться с покровителем чужих девиц, который заодно ищет случая отмстить за собственные обиды.

– Будь я проклят, если я не действую в этот миг с самыми благородными и чистыми побуждениями.

– Арасели! – воскликнул он в ярости. – Ты хочешь, чтобы я убил тебя? Я чувствую потребность уничтожить кого-нибудь.