Леонид Рахманов - Люди - народ интересный

Когда папа был веще в сознании и молча смотрел на меня, в углах его глаз я иногда видел слезы. Я не знал и не хотел дознаваться ( он мог ответить чуть заметным кивком или просто моргнуть)- отчего эти слезы: от боли? от мыли о близкой смерти? О не так, как хотелось бы, прожитой жизни? или просто растроганность, столь не частая прежде в наших отношениях, когда мы оба были здоровы? Кто может знать, о чем такой человек может плакать?

Плакал не он один. И не только мы, родные ему люди. Плакала молодая женщина- врач, почти не знавшая прежде папу и привыкшая в больнице к смертям: за эти две больничные недели она успела его оценить. Плакала на похоронах Вера Афанасьевна Дернова, отличная учительница литературы, но черствый, как мне казалось всегда человек,- они встречались на учительских советах, очень давно, когда отец преподавал в школе черчение и геодезию в дополнительном классе. За два месяца до папиной болезни и смерти, встретив меня, пятидесятидвухлетнего, на улице, Дренова растерянно сказала:

-Леня…совсем большой стал…

Мне это наивное восклицание напоминает другой эпизод, произошедший тогда же. Я усердно работал в маленькой комнате за письменным столом. которым мне, как обычно, служила папина чертежная доска. когда вошла мама и сказала, что на меня хочет поглядеть Лена Баруткина, что она видела меня только маленьким и ей интересно… Я вышел, мы поздоровались.(Лена была дочь знакомого крестьянина из недальней деревни), немного поговорили, а когда она ушла. я смеясь сказал маме:

-Любопытно, как она могла меня видеть маленьким, когда она лет на пятнадцать моложе меня?

Мама смутилась, а слышавший меня папа мягко заметил:

-Для мамы ты навсегда останешься маленьким.

Я невольно подумал: «А для тебя мама всегда останется девочкой, потому что она выросла на твоих глазах. Не в этом ли разгадка твоей доброты?А если ты иной раз и сердился, то ведь сердятся и на детей…» Кстати, папа, который звал маму Ксенюшей, при посторонних (и даже при мне) стеснялся, произнося это имя: должно быть, смущала интимность, ласковость этого обращения,- наверное он так называл маму, когда она была еще совсем девочкой.

…И вот прошло после этих курьезных маленьких эпизодов два месяца- и надо было выбирать место на кладбище. Горсовет, для которого отец так много и долго трудился, предложил мне выбрать любое место. И мы похоронили отца на высоком берегу реки, которую он так любил и которая его погубила; над обрывом, откуда открывался чудесный вид на излучину Вятки. на десяток верст влево и вправо и на тридцать верст, до горизонта, вперед.

Увозя маму с собой в Ленинград, мы заперли котельничскую квартиру. где осталось все, как при папе; только отключили водопровод, что бы не замерз, электричество, поставили папину фотографию за стекло в книжный шкаф. прислонив ее к томикам Чехова к которому за свою жизнь он привык, как к близкому человеку. и, случаясь, всегда досадовал, зачем тот женился не на Лике Мизиновой, а когда в 1956 году я ему рассказывал, что очень старая О.Л.Книппер-Чехова была на премьере моей пьесы в МХАТе, и меня ей представили, он отнесся к этому факту крайне сдержанно.!..

За окнами был белый морозный день. в них засматривали синицы. били клювиками в стекло и недоумевали, почему им на полочку не насыпают подсолнечных семечек крошек сыра. В остальном, повторяю, все было по- прежнему, ибо в этих двух светлых комнатах оставалась папина честная, чистая, деятельная душа. И уехав, я его видел мысленно- вижу и теперь- все разного: живого, здорового, быстрого, сильного, на прогулке в лесу, на плотах, на лодке; склонившегося над чертежной доской; что- нибудь мастерящего, пилящего, колющего дрова; нагнувшегося над огородной грядой; тяжело дышащего, борющегося со смертью в больнице; мертвого, исхудавшего и все-равно, такого красивого; совсем молодого, пышноволосого, громкого, сердито ругающего царя. войну; и нежно заботливого ко мне во время моих бесчисленных детстких болезней…

Говорят, пожилой человек все еще чувствует себя юнцом, пока жив отец. Не знаю. Меня, наоборот, папина смерть приблизила к моему давнему детству, и мне захотелось тогда же написать о детстве, об отце. Тогда не написал. Пишу, с опозданием, сейчас.

Мосты.

Так получилось, что все оба моих родных города- и тот, в котором я родился и вырос, и тот, в котором я прожил более полувека, - изобилуют мостами… Смешно сравнивать эти мосты и эти города, но факт остается фактом: в Котельниче много мостов- деревянных, через овраги и речки, и железных- на каменных и бетонных быках, пересекающих городские улицы и реку Вятку. О том, как я гордился в детстве железнодорожным мостом через Вятку, я писал в первой главе.- понятно, что меня больно задело, когда приехавший однажды в Котельнич мой ленинградский внук. издали увидав расхваленный мною мост почти в километр длиной, холодно проронил: