Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

– Опозоритесь вы, Стрелецкий, со своей скандинавской мифологией! – с улыбкой предрёк Нерестов. – Евдокия Павловна, вы ведь тоже так считаете?

Но графиня Беловзорова уже отвернулась от спорщиков.

– Простите меня, господа, но я должна сказать несколько слов Варе… госпоже Зосимовой! Наконец-то она появилась!

В залу с открытой веранды действительно входила художница в кольце жарко споривших молодых людей и девушек. Варя не принимала участия в споре; она серьёзно слушала, как Петя Чепурин кричит о том, что современная живопись должна отражать современность, иначе грош ей цена и позор в веках.

– Варя, я ведь прав?! Разве не поэтому живопись наша вечно плетётся в хвосте искусств? Посмотрите на литературу, на критику, на поэзию! Как широко они шагнули в последнее время, какие вопросы поднимают, – дух захватывает! Достоевский-то, а? А Чернышевский?! А наши по-прежнему преют в классах за мраморными бюстами и ничего кругом себя не видят! Слава богу, что хоть Крамской да Перов… да ещё наш Пукирев! Вот это мощный удар, это сила настоящая! Такими передовые творцы и должны быть! Варя, ну чему вы улыбаетесь? Неужто не согласны?

– Конечно же, вы правы. – улыбнулась Варя. – но я сама себя, к сожалению, к передовым творцам причислить не могу.

– Не кокетничайте, Зосимова! – раздалось сразу несколько возмущённых голосов. – У вас ни одной Афродиты на картине нету! Ни одной Венеры с Марсом! Вы даже в Италии вакханок не писали! У вас одни крестьянки да босая ребятня!

– Вовсе нет! – весело рассмеялась Варя. – Обратите свой неблагосклонный взор на портрет княжны Тоневицкой моей работы! Во-он, висит у окна! Во вполне академической манере исполнен на заказ! Владелец насилу согласился уступить его на несколько дней для выставки!

– Ну, и что ж с того? – сердито пожал плечами Петя. – Все мы работаем на заказ, жизнь такова: брюхо каждый день своего требует! Но суть-то в том…

– Господа, господа, оставьте Варвару Трофимовну в покое! – решительно втиснулась в толпу молодёжи Евдокия Павловна. – Перестаньте её теребить и требовать, чтобы она размахивала знаменем… всё равно каким! Художник прежде всего должен быть свободен и независим! Варенька, я похищаю вас для важного разговора! Господа, я верну вам госпожу Зосимову через несколько минут! И ведите себя прилично!

– Что случилось, Евдокия Павловна? – слегка встревоженно спросила Варя, оказавшись наедине с графиней на обширной, усыпанной палыми листьями веранде.

– Варя, отчего вы не выставили своё «Прощание»? – решительно спросила графиня, с упрёком глядя на художницу. – Ведь это могло быть венцом нынешней выставки! Может быть, моё скромное мнение для вас ничуть не важно – но ведь и Нерестов эту картину видел! И пришёл в неистовый восторг! И есть от чего! Да вы ведь и сами знаете, что «Прощание» – лучшее из написанного вами! Вы ведь не будете отрицать?

Варя молча покачала головой.

– Но так в чём же дело, девочка моя? Я, признаться, и подумать не могла, что вы не станете!.. Даже и место для неё определила отменное – между двумя колоннами, где сейчас «Старик-колдун» висит! Колдун, конечно, бесподобен, Зарянко колорит очень хвалил, но «Прощание»… – внезапно лицо Беловзоровой изменилось. – Варя, вы… надеюсь, вы её ещё никому не продали?!

– О нет, нет! – поспешно заверила Варя. – И не собиралась!

– Ох, слава богу! – вздохнула графиня. – Хорошо ещё, что вы не мужчина и водки не пьёте… А то сами знаете, как бывает – вчера пообещал продать, а нынче, глядишь, и пропил! И потом отыскивает мой Федот картину на Сухаревке бог знает в каких руках – и хорошо, если не испорченную, не облитую вином и не разрубленную топором!

– Поверьте, «Прощания» я не пропила. – серьёзно заверила Варя.

– Но тогда почему же?!.

Варя молчала. Молчала долго и мучительно, глядя на то, как догорает рыжее сияние над садом, как гаснут между корявыми стволами яблонь длинные лучи и от набережной навстречу им ползут седые космы тумана. Дневное тепло неумолимо уходило. От темнеющих деревьев тянуло сыростью.

– Евдокия Павловна, вы должны меня простить. – наконец, выговорила Варя. – Я знаю, что обещала вам… и Акиму Перфильичу… И, наверное, это в самом деле самое лучшее, что мне удалось написать… Но… Когда там, в Риме, я начала её писать, у меня в мыслях не было, что когда-нибудь картина будет выставлена. Что много людей, чужих людей, увидит… Не могу я, право, как господин Пукирев!.. Пусть уж лучше она всю жизнь у меня за сундуком простоит! Это же всё равно, что отдавать в журнальную печать личные письма!