Анастасия Туманова - Отворите мне темницу

Только сейчас она заметила, что, в суматохе, собираясь на собственную выставку, позабыла снять с мольберта «Прощание». То самое «Прощание», которое не позволило ей в Риме скатиться в пучины чёрной, смертной тоски. Которым так восхищались Нерестов и графиня Беловзорова, которое желчный, ехидный и несчастный Андрей Сметов назвал «шедеврищем». То «Прощание», которое Варя так и не решилась выставить сегодня на строгий суд художников и меценатов. Картина осталась забытой на мольберте, и свеча горела прямо перед ней, бросая на полотно неровные, прыгающие тени.

На небольшом холсте пестрел осенний пейзаж: косогор у леса, сплошь усыпанный палым листом, рябины, горящие карминовыми кистями. Затянутое тучами небо кое-где просвечивало тусклой голубизной. Старый дуб стоял ещё весь в бронзовой листве, но тонкие осинки по соседству уже обнажились. Стройная девушка в крестьянской одежде – домотканый сарафан, душегрейка, скромный серый платок на плечах, – уходила от косогора по чуть заметной тропке, сжимая в руках корзинку с грибами: казалось, она идёт прямо навстречу зрителю. Было видно, что она торопится, страшно спешит уйти, и вот-вот попросту побежит. Были заметны полоски невысохших слёз на бледном, полном отчаяния и решимости лице. За спиной девушки на тропинке стоял молодой человек в охотничьем картузе и куртке. В одной руке сжимая ружьё, другую он поднял в прощальном жесте. Он улыбался вслед уходящей девушке уверенно и весело. У ног его сидела собака. От картины, казалось, пахнет лесной сыростью и грибами, прелым листом; вот-вот должно было раздаться тоскливое курлыканье журавлей, поднимающихся с болот.

Стоя перед собственной картиной, Варя в растерянности переводила взгляд с неё на спящего Сергея Тоневицкого. Молодой человек, словно почувствовав этот взгляд, вдруг нахмурился во сне, пробормотал: «Никогда… вздор!» и – открыл глаза.

– Здравствуйте, Сергей Станиславович. – тихо сказала Варя.

– Варя… – он неловко приподнялся на локте. Сощурился, взглянув на мигающий огарок. А затем одним могучим движением вскочил на ноги, и старая кровать заскрипела и затряслась, грозя развалиться.

– Варя, вы!.. А я ждал-ждал… И вот – заснул всё-таки! Я ведь только утром в Москву из Бобовин прибыл! И даже домой не пошёл, маменька ещё ничего не знает! Остановился, как провинциал, в гостинице…

– Но… зачем же? – едва выговорила Варя. Сергей пожал плечами.

– Зачем? Да ведь Аннет немедля рассказала бы вам! И… как знать… может, вы сбежали бы немедленно с собственной выставки! – он странно улыбнулся. – У вас ведь завёлся такой обычай – бегать от меня. Я более не мог рисковать.

Варя молча смотрела на него. Сергей смущённо одёрнул измятую куртку, провёл ладонью по взъерошенным волосам.

– Варвара Трофимовна, я… не вовремя? Вы не хотите меня видеть?

– Отчего вы говорите мне «вы», Сергей Станиславович? – шёпотом спросила Варя. – Кажется, прежде…

– Как бы я хотел, чтобы вы забыли это «прежде»! – с горечью сказал Сергей. Он сделал шаг к Варе – и остановился. Синие, холодноватые, страшно знакомые глаза смотрели прямо ей в лицо. И Варя, как заколдованная, не могла отвести от них взгляда.

– Варвара Трофимовна… Варя… Вы ведь получили моё письмо? То, что я писал вам три года назад?

– Да. – коротко (горло давили рыдания) сказала Варя.

– И не ответили. Отчего? Впрочем, что ж спрашивать… – Сергей опустил голову. Медленно прошёлся по комнате от стены к стене. Варя молча следила за ним. Огонёк свечи бился и расплывался перед её глазами.

– Разумеется, вы имели полное право… и я не смею вас допрашивать. Но всё же…

Он умолк, не договорив. Наступило тяжёлое молчание. Огонёк свечи вдруг забился под сквозняком с такой силой, что, казалось, слабое пламя вот-вот погаснет. Почему-то страшно испугавшись этого, Варя шагнула к свече – и тут же к ней навстречу качнулся Тоневицкий. Горячие, очень сильные пальцы сжали её руку.

– Варя! Послушай меня! И не спорь, не возражай, молчи! Я должен сказать сам! Потому что все письма – чепуха! Только в романах эти бестолковые писульки что-то значат! Я должен был это сказать ещё бог знает когда – и вот, наконец… Я три года, понимаешь ли, три года ждал этого разговора! Варя, я всё помню. Я помню, как мы расстались… здесь, зимой, на Полянке, в чужом доме… и всё, что я тогда сказал… я всё помню! Варенька, это было страшной ошибкой, а я – чудовищным болваном и скотиной! Но если ты не простила… если не можешь… Я, разумеется, не смогу настоять. Прошло столько времени, ты могла забыть… Варя, я ведь даже не знал, что сегодня у тебя выставка, что все нынче у графини Евдокии Павловны! Мне эта твоя Флёна сказала, и я уже готов был бежать прямо туда – как есть, с дороги, без фрака… Но потом подумал, что могу лишь навредить, и решил дождаться тебя здесь. И вот… увидел эту картину. – Сергей обернулся на мольберт. – Отчего ты её не выставила, неужто она не закончена? Варенька, я ведь глаз от неё не мог оторвать! Даже не помню, сколько сидел перед ней… Оказывается, ты вот так… вот так видела и понимала всё! Вот так думала о себе, обо мне… Я ведь помню этот день с твоей картины! Тогда ещё были именины сестры, и мы с тобой прощались на косогоре… Я сделал тебе предложение, а ты его не приняла! Я, дурак, ещё страшно обижен был… И вот вижу сейчас, как ты уходишь от меня… Вижу мысли твои, все чувства тогдашние… Почему ты никогда мне всего этого не говорила?! Варя, мне даже в голову тогда не приходило, я и подумать такого не мог! Я сейчас сидел, смотрел и чуть не плакал! Про время, про всё забыл! А я ведь даже в живописи ничего не смыслю! Варя, ты настоящий творец, я ноги твоей не стою вместе с состоянием и титулом… Я только теперь понимаю, отчего ты не приняла…