Фаина Гримберг - Судьба турчанки, или времена империи (триптих) - Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Я помню еще мужские слезы... Как я, маленькая совсем, лет пяти, сижу у какого-то очага... да... И огонь, словно целый мир огня, странно живущий... напротив меня сидит мой дедушка; он в своем черном грязном пиджаке, в таких же брюках, ворот грязной светлой рубашки расстегнут, шея крупно-сморщенная, и лицо искалеченное; бесформенный деформированный рот, словно пещеристая приоткрытая щель; страшный расползшийся нос и отвисшие и запавшие щеки... Рядом огонь, и от близости огня все это становится четким, твердым и на что-то похоже, на такое красивое, что я видела на цветных фотографиях в книгах, красивое и древнее...

Бронза!.. У него страшные нависшие косматые брови, грязная черная кепка надвинута на лоб, он смотрит на огонь, и не видит меня... Будто бы этот человек и этот огонь связаны какой-то духовной близостью, не какой-то мелочной человеческой духовностью, а совсем другой, как, например, огонь и металлы... Глаза его совсем раскрываются, поднимая груз тяжелых сморщенных век... В глазах — слезы... Глаза — черные, словно черные живые драгоценные камешки большие... И от слез в них живой, красивый и густой блеск... Пальцы крепко сплетены, они тоже красивые, большие и темно-бронзовые...

Неужели и сейчас Лазар плачет?.. Я осторожно и нерешительно останавливаюсь в дверях. Лазар оборачивается ко мне. Он улыбается. И вдруг я понимаю, о чем он подумал. И улыбаюсь, потому что знаю, я правильно угадала... И Лазар начинает говорить, и я уже точно знаю, я правильно угадала...

Это было года два тому назад. Лазар вдруг сказал нашему Лазару Маленькому, пусть тот поднимает кверху карты игральные из колоды, по одной; рубашкой, изнанкой кверху, а Большой Лазар угадает, что на карте нарисовано. И он все карты угадал... Я даже немножко испугалась, потому что не могла это себе объяснить, как это он сделал. Мальчик выскочил из-за стола, ухватил его за руки: «Ну как ты это делаешь? Ну скажи! Ну ска-ажи!»... Я тоже начала возбужденно просить. Лазар улыбался и делал головой отрицательные кивки... Наконец он сказал, и мы разочарованно засмеялись... Все очень просто было: Маленького Лазара он посадил так, что, когда мальчик поднимал карту изнанкой кверху, картинка отражалась в буфетном зеркале. Большой Лазар стоял напротив зеркала и все видел.

Теперь мы вспомнили, и, перебивая друг друга, напоминали друг другу подробности, разные мелочи,— что на ком было надето, и как смешно мы просили его все объяснить; и теперь мы говорили, и улыбались, и смеялись... Вдруг Лазар оглядывает меня; я вижу, что ему нравится, как я оделась, и радуюсь...

Время быстро пошло. И позвонили у двери. Мы как-то сразу обмерли, будто тяжесть на нас какая-то свалилась — уже они!.. Лазар пошел открывать. Мы почти обрадовались, это был К. Он принес большой букет. Нам очень стало тоскливо... снова... Цветы казались нелепыми, напыщенными. Я нашла в кухне синюю стеклянную вазу, мне подарили еще в школе на день рождения. Поставила букет. Лазар перенес вазу с цветами на буфетную полку, стекло у вазы грубое, посредине стола поставить будет как-то совсем очень просто выглядеть... Этому К. Лазар сказал, что на полке цветы смотрятся красивее... К. одет в какой-то импортный полуспортивный костюм летний. Он в приподнятом настроении. Он что, серьезно верит, что Борис будет делать ему одолжение? Или он что-то важное собирается предложить взамен? Очень пошлым мне кажется этот К. Он оглядывает нас самодовольно и начинает снисходительно хвалить меня, говорит, что я хорошо выгляжу, что он будет за мной ухаживать... Это он так шутит... У него такой грубо-громкий голос... И я знаю, что на самом деле он считает меня совсем некрасивой; и еще с какой-то брезгливостью относится ко мне, потому что у меня больные легкие... Но вот уже мы все трое мучаемся последним нетерпеливым ожиданием... Замолчали... К. предлагает открыть бутылку пива... Голос у него такой противный, у меня в ушах боль... Лазар натянуто отвечает, что не надо открывать, и сейчас гости уже придут... Еще ждем... Я представляю себе, как они там разговаривают о нас, как бы им увернуться от наших просьб; как они презирают нас... Почему это унижение? Они ведь не умнее нас...

Это можно долго и напрасно рассуждать...

Я не помню, как идут эти первые бестолковые минуты после их прихода... Я показываю, где мыть руки... К. очень громко говорит и громко смеется... Он называет жену Бориса «госпожа», и со смехом просит его перевести, что вот «госпожа» это «фрау»... все противно и стыдно... Она дежурно улыбается этому К. Борис не скрывает своего презрения к нему. По-моему, она твердо решила отводить разговор от всяких просьб. Эти женщины с дежурными улыбками, они ведь с таким очень твердым характером... Лазар мне говорил, что Борис теперь выглядит, «как настоящий европеец»... У этого Бориса такой нарочитый вид, будто он показывает специально, с какой легкостью он теперь носит дорогие потертые джинсы и очки в дорогой оправе... Она начинает спрашивать (по-немецки), турецкие ли это блюда: пилав и салат из нарезанного сладкого перца... К. еще не сел, стоит с напряженным лицом; ему, наверное, неловко, он ведь не понимает по- немецки... Борис переводит ее вопросы, в голосе у него такая демонстративная тактичность... Лазар отвечает ей (тоже, конечно, по-немецки), что пилав — это восточное кушанье, а салат — общебалканское... Она, конечно, притворяется с этими своими расспросами. Никакая это для нее не экзотика. Она это нарочно, чтобы отнять у нас время, чтобы Лазар не успел поговорить с Борисом о деле...