Мича Милованович - Молитва за отца Прохора

– Вот он!

Крикнул и спрятался за мою мать, как будто защиты у нее ищет. И она на меня закричала:

– Беги прочь, проклятый! Не трогай мое дитя!

От этих ее слов я пустился наутек, долго бежал, пока из поля зрения не исчезла колокольня в Тияне.

Ночи мои в тюрьме были самыми тяжкими, это были бессонные ночи. А стоило, наконец, сомкнуть глаза, я впадал в кошмарное состояние между явью и сном. Вот еще один сон, который врезался мне в память.

Мне снилось, что в лесу на тропинке я нахожу мертвого человека, которого я узнаю и точно знаю, что он погиб от моей руки. Он невероятно молодой, еще моложе, чем парень из предыдущего сна, видно, что ему еще и двадцати нет. Он лежит на спине, раскинув руки, а я подхожу к нему и говорю:

– Прости, сынок, что оборвал твою юную жизнь. Лучше бы я пулю пустил в свою старую, а не в твою молодую голову! Лучше бы мне самому лишиться жизни, чем такой грех принять на свою душу.

Стою и смотрю на него, кровь льется по его лицу. Тут вдруг появляется женщина в трауре и говорит мне:

– Грешный человек, твое покаяние не принимается, отойди от своей жертвы!

Говорит это и исчезает. Ну а потом уже не помню, чем сон закончился.

Одиночество в камере было для меня лучше, чем общение с другими заключенными. Когда меня выводили вместе с ними на обязательную прогулку, я едва мог дождаться возвращения в камеру. В четырех стенах тесного помещения я чувствовал себя свободнее, чем снаружи, среди не слишком приятных мне людей. Меня радовала плохая погода, потому что тогда прогулка отменялась.

Я протягивал руки через оконные решетки и тут же втягивал их обратно, меня пугало свободное пространство, даже когда речь шла только о руках. Мои руки, пролившие кровь человека! Прозвучит странно, но я боялся свободы. Боялся людей. Я, который в жизни не боялся лицом к лицу встречаться с любыми неприятностями и проблемами, сейчас вел себя как последний трус!

Я размышлял о тех годах, которые мне предстояло провести в тюрьме. Меня осудили, когда мне исполнилось пятьдесят лет, когда я выйду на свободу, мне будет шестьдесят четыре, я буду практически стариком. Но, вот видите, прошло уже тридцать лет, как я освободился, и я все еще жив!

Через два месяца меня присоединили к остальным заключенным. Но вместо того чтобы расценить это как облегчение моей участи, я воспринял это как еще один удар! Если бы я мог выбирать, я бы предпочел до конца срока оставаться в одиночке. Мне не по душе была обыденная тюремная жизнь, протекавшая вместе с другими заключенными. В ней человек ни на минуту не остается один, чтобы погрузиться в себя, углубиться в свои мысли, пусть и тяжелые. Я потерял свой покой, хоть он и был далек от желаемого. Настоящего душевного покоя человек в моих обстоятельствах, в моем тогдашнем состоянии даже приблизительно не мог иметь. Какой покой может быть у человека, чью душу разрывают бури и грозы!

Покинув одиночку, я стал составной частью массы, собранной из самых разных типов людей: убийц (как и я, в общем-то), воров, грабителей, мошенников, расхитителей государственного имущества, насильников. Мне было очень трудно примириться с неизбежной ежедневной, совместной с ними жизнью.

Я старался быть как можно незаметнее, ничем не выделяться, хотя мой случай и был чрезвычайно редким, возможно, даже единственным во всей тюрьме с огромным количеством заключенных.

Да, и такое случалось. Информация о том, кто я такой и за что осужден, распространилась молниеносно. И как священник-убийца я был заманчивой мишенью для агрессивных уголовников, чтобы смеяться и издеваться надо мной. Для них я был таким же преступником, как и тот, кто убил человека в пьяной драке или соседа в поле из-за спорной межи. С их точки зрения я был равен им и ничем от них не отличался.

Нет, этого я никогда не делал. Тюремным властям я не жаловался на своих обидчиков. Не хотел привлекать к себе внимание и оказаться в центре какого-нибудь скандала, как это нередко бывало. Я молчал, терпел и стоически нес свой крест, ведь судьбу мою определил Господь. Однажды несколько молодых людей воспользовались моим долготерпением. В спальне они натянули мне одеяло на голову и под общий смех начали голосить: «Господи, помилуй раба Твоего Йована и прости ему прегрешения, прости, что по своей воле убил человека…» И пока они выкрикивали все это, они волокли меня по комнате и били по голове. Такое повторялось еще несколько раз на протяжении длительного времени.

Когда я больше не мог терпеть подобные обиды и унижения, я отправился в тюремную управу и попросил их перевести меня к другим осужденным, по возможности к политическим или растратчикам с какой-нибудь фабрики или завода, таких было немало в послевоенное время.