Анвер Бикчентаев - Орёл умирает на лету

В битком набитом блиндаже пели. Запевал и аккомпанировал обычно Саша. Иногда Рашит выходил в середину круга и исполнял знаменитую пляску своего народа «Карабай». Состроив смешную мину, прищурив глаза, согнувшись в три погибели, Рашит пел солдатские частушки.

Притопывая, Рашит начинал:

Хор поддерживал:

Рашит заводил новый куплет:

Хор продолжал:

Когда затихал голос хора, Матросов выводил:

Гитара торопилась за веселой песней...

Через несколько дней в училище приехала окружная комиссия для отбора добровольцев на фронт. Матросов, узнав об этом, поторопился поделиться новостью с Рашитом:

— Значит, скоро будет вызов...

Юноши не ошиблись. На второй день Матросова, Гнедкова, Габдурахманова и Саржибаева вызвали в штаб. Около блиндажа толпились курсанты из других взводов. Они прождали около часа, пока, наконец, дежурный лейтенант не крикнул:

— Курсант Матросов, к начальнику училища!

Саша быстро спустился в просторный блиндаж.

Войдя, он растерянно остановился. Рядом с рослым начальником училища, полковником Гончаровым, сидел другой полковник, очевидно, председатель комиссии, небольшого роста, седой, в новом мундире, с множеством орденов. Кому докладывать?.. Саша, смело взглянув на начальника училища, отрапортовал:

— Товарищ полковник, курсант Матросов явился по вашему вызову.

Председатель комиссии спросил:

— Курсант Матросов, что побудило вас написать заявление? Учиться надоело?

— На фронт хочу... Обидно отсиживаться в тылу, товарищ полковник.

Незнакомый полковник, долго-долго протирая стекла очков платком, только и сказал:

— Понимаю тебя... Всем нам хочется на фронт.

Дорога солдата продолжалась. Сильный паровоз безустали несся на северо-запад. День сменился ночью, а эшелон все бежал по безграничной равнине.

В пути Саша внимательно приглядывался к товарищам. На нарах лежали внешне совершенно различные люди: пожилые и молодые, толстые и тонкие, брюнеты и блондины, веселые и мрачные. Некоторые из них, как и Саша, ехали на фронт впервые. Они стремились к подвигам, мечтали о добросовестном исполнении долга. Справа от Саши лежал Сергей Гнедков. Петька Копылов, удивительно напоминавший Митьку Кислорода, больше молчал.

Бывалые солдаты, возвращавшиеся из госпиталей, охотно откликались, когда возникала необходимость поучать молодежь. Люди, испытавшие трудности фронтовой жизни, держались спокойно и деловито. Но среди них попадались шутники, а то и самые обыкновенные болтуны.

За эти дни Саша и Рашит наслушались немало рассказов о психических атаках, необыкновенных минных полях, о ревущих танках и пикирующих самолетах. Для них все было интересно. Они и не замечали, что в некоторых рассказах правда сочеталась со всяким вздором.

Саша особенно любил слушать Николая Соснина. Тот никогда не подчеркивал своих заслуг, по его словам получалось, что все другие отлично воевали, а он, Соснин, вроде бы только и нес службу. Так отчего же на его груди два ордена? Не за красивые же глаза их получил?

— Вот как я первый раз с танками противника встретился, — стал говорить он. — Нас было пятеро автоматчиков против двух танков. Скажу вам, мил-товарищ, страшно было. Но все же подожгли один танк, а второй сам отступил. Прогнали мы немцев, нас прозвали храбрыми, а ведь каждый в первую минуту испугался...

Полной противоположностью Соснину был хитроглазый Андрей Семячкин. Послушать его — получалось, что все подвиги в роте совершил он, Семячкин, а остальные были чуть ли не равнодушными наблюдателями.

— Однажды я встретил целый взвод фашистов...— начинал Семячкин.

Чего только не проделывал Семячкин в своих повествованиях : он сбивал самолеты винтовочным выстрелом, разминировал минные поля, сразу приводил по три «языка»...

Как-то Саша спросил у него:

— Почему у тебя нет орденов?

Семячкин, не моргнув глазом, ответил:

— На орден Ленина два раза представляли, только оба раза документы затеряли...

С легкой руки Сергея Гнедкова Андрея прозвали пустозвоном.