Юрий Марченко - Брызги социализма

Его спокойное и даже несколько веселое противостояние давлению безбожного общества производило на меня неизгладимое впечатление. И будоражило мою совесть. Понимал ли он сам, что это было противостояние — не знаю.

В те годы я часто ездил в командировки в Киев, в министерство, которое находилось недалеко от Института искусствознания, и изредка заходил к Михасю. И попадал в атмосферу, которая приводила меня в восторг. Я просматривал старые журналы по искусству и чрезвычайно завидовал Михаилу. О такой работе я мог только мечтать.

Как-то на «Маковея» он взял меня с собой в Боярку, где был праздник с крестным ходом. Я не пошел в храм, и Михась отдал мне пачку сигарет, сказал, что с сигаретами в храм входить нельзя. Я стал на пригорке и фотографировал крестный ход. Помню, я очень боялся, по своему невежеству я думал, что, может быть, снимать нельзя, и как бы меня за это не побили религиозные фанатики. Но, по окончании крестного хода, Миша меня подозвал, представил батюшке о. Николаю, и тот сказал, что видел, как я снимаю, и попросил прислать фотографии. Я снял его крупным планом. Отпечатки со слайдов получились тогда редкие — в цвете, Михась их передал батюшке, и позже говорил мне, что тот чуть ли не в храме их повесил. За точность не ручаюсь, но он, несомненно, был доволен.

Иногда происходили совсем странные вещи. Как-то раз я шел по Крещатику и встретил Михася. Ну, не маленький ли город Киев? Оказалось, что Миша шел в редакцию украинского корпункта газеты «Известия» и пригласил меня составить ему компанию. Михась нес в редакцию заявление о разрушении какой-то церкви, в которой устроили вычислительный центр. Суть заявления сводилась к тому, что работа вычислительных машин наносит непоправимый вред церкви и росписям, и грозит обрушением. Заявление подписали более 10 человек, среди них даже один Герой Советского Союза. С моей точки зрения, заявление сильно попахивало антисоветчиной, но уверенность Михася меня заворожила, стало очень любопытно, чем все кончится. Сначала заявление у нас не приняли, так как суббота была неприемным днем, но, когда секретарша увидела кучу подписей, изменилась в лице, куда-то убежала и вскоре пригласила нас к зав. корпунктом по фамилии Одинец. Я так понял, что испугало ее групповое заявление, это было не принято. Одинец, относительно молодой человек, лет 35 — 40, прочитал заявление и начал расспрашивать Михася более подробно. В какой-то момент я заикнулся о том, что, дескать, «в Конституции написано…» Весело блеснув глазками, Одинец сказал: «ну, в Конституции много чего понаписано, бумага все стерпит. Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги…» Я был потрясен — это говорило официальное лицо! Он забрал заявление и сказал, что на очередной встрече с руководством он передаст его Первому секретарю компартии Украины!

Одинец сдержал свое слово — заметку, написанную на основе заявления, опубликовали примерно через месяц в газете «Правда». Михаил победил и показал, что добиваться своего можно даже, в безнадежной ситуации. Я не обладал даром предвидения, иначе понял бы, что этот маленький эпизод является одним из предвестников близкого краха советской власти.

Я шел к Богу длинным и запутанным путем. Чтобы понять Мишу, мне хотелось прочитать Евангелие, но сделать это было нереально — Библию у нас не продавали, и я попросил Михася достать мне экземпляр Евангелия. Это дало первый толчок. Вскоре после этого Вячеслав подарил мне икону Иисуса Христа. Почему он подарил ее мне — совершенно непонятно, ведь он знал, что я — закоренелый безбожник. А ему икону передал какой-то знакомый, который работал в Харьковском художественном музее. Там с икон снимали оклады, а иконы выбрасывали или уничтожали. Эта икона с остатками гвоздиков до сих пор у меня. Я считаю, что именно Евангелие и икона сотворили чудо и превратили убежденного атеиста в верующего христианина

Так что Михаилу я обязан чрезмерно.

Он всегда жил своей жизнью.

Сейчас он известный ученый, доктор наук, профессор, автор нескольких монографий. Он объездил полмира по приглашению ученых из разных стран. Несколько раз по его приглашению я бывал на защитах диссертаций, где он оппонировал, и я видел, с каким уважением к нему все относятся.

Никогда я не слышал, чтобы он жаловался на тяжелую жизнь, на власти, страну, экономику, начальство и т. п. Потому что все, что для него ценно, что составляет самую его сущность, находится не вне его, а внутри — в душе. И этих ценностей никто и ничто не может его лишить.