Вальдемар Лысяк - Императорский покер

— Как жаль, что столь великий человек так плохо воспитан [11] Историки, которые терпеть не могли Бонапарта, приводят этот ответ охотно, поскольку это, якобы, свидетельствовало о хладнокровии Талейрана. Они только забывают добавить, что после возвращения домой Талейран потерял сознание и какое-то время болел от страха. — Прим. Автора. .

Александр был воспитан превосходно — истинный денди при дворе, где французский язык стал практически официальным. Как же это далеко от варварских времен Петра Великого и знаменитой сцены в Спитхеде [12] Царь Петр Великий, развлекавшийся в Спитхеде (рейд военного порта Портсмут) пожелал увидеть, как выглядит знаменитое наказание протягивания под килем, которому подвергали моряков Королевского Флота. Услыхав, что как раз на этот момент нет никого осужденного, он предложил: — Пускай возьмут кого-нибудь из моих людей. — Ваше Величество, — прозвучал ответ, — люди Вашего Императорского Величества (а вот не был тогда Петр императором, он стал им в 1721 году, в Англии же он гостил в 1698 году — Прим. перевод.) в настоящее время находятся в Англии, тем самым они находятся под защитой закона. — Прим. Автора . И насколько же близко в этом просвещенном петербургском "permissive society" было до таких элегантных вырождений, как кровосмесительный союз царя Александра с собственной сестрой.

Оба для собственных империй желали либеральной и просвещенной диктатуры.

Наполеон, где только мог (то есть там, куда вошли его войска), расправлялся с феодализмом и со Священной Инквизицией. Его отношение к науке и ученым история, а точнее — поверхностная публицистика, увековечила словами приказа, который он, якобы, отдал в ходе формирования знаменитых гренадерских каре во время Битвы под пирамидами: "Ослов и ученых — в середину!". Это, конечно же, самый обычный устоявшийся в общественном обиходе идиотизм. И дело здесь не в таких мелочах, как то, что это не Наполеон отдал этот приказ, а кто-то из французских военных, которому важно было прикрыть беззащитных знаек в ходе резни, и не при Пирамидах, а чуточку раньше — под Шебрейссом. Здесь дело в том, что в реальности французская наука по инициативе корсиканца пережила буквально революционный расцвет. Сам он свое отношение к ней выразил, среди всего прочего, в письме к Директории в 1797 году: "Мы обязаны любить ученых и окружать науки почитанием", и в письме к Нарбонну от 1812 года: "Наука и школьное образование для меня выше всего, так как являются наиболее ценными атрибутами Империи".

Общепринятые представления о Наполеоне тиражируют односторонний образ "вождя". А ведь этот человек был выдающимся математиком (замечательный историк, Людовик Маделен, назвал его "Предводителем математиков") и законодателем (Наполеоновский Кодекс, на котором и до сих пор основаны европейские законы, был им составлен лично). В военный поход на берега Нила он взял несколько десятков ученых различных специализаций и основал в Каире Научный Институт, который мы обязаны благодарить за "открытие древнего Египта" (Керам). С выдающимися астрономами того времени, Лагранжем, Лаландом и Лапласом, он обсуждал наиболее сложные проблемы из их области, восхищая их пониманием сложностей этих задач. Количество существенных изобретений, сделанных в эпоху Первой Империи является абсолютно рекордным, принимая во внимание их отношение к периоду, когда эти открытия и изобретения были сделаны (десять лет)

25 декабря 1797 года генерал Бонапарт был принят в секцию механики Французской Академии. И вот этот исхудавший юноша, который парочкой пинков своего военного сапога очистил Италию от австрийцев, и которому все теперь с поклоном уступают дорогу, с покорностью склоняет голову перед честью, которой он удостоился. Он делает это как влюбленный перед любимой, ибо наука является его величайшей, самой нежной любовью, только знанием можно ему импонировать (в будущем он несколько раз с печалью повторит, что судьба заставила его отбросить научные амбиции). В день номинации со всей скромностью он пишет в благодарственном письме, что в отношении своих ученых коллег он "долго еще останется учеником".

Когда генерал превратился в императора, эта почтительность по отношению к науке не уменьшилась ни на волосок. В момент вхождения в двери Академии монарх превращался в незаметного члена механической секции, а когда как-то раз он опоздал на какое-то из заседаний, и все стулья уже были заняты, тогда он, император французов, король Италии, повелитель половины континента… остался стоять (sic!), поскольку — как заявил сам — "перед наукой мы все равны". Конечно, все это можно объяснить желанием порисоваться, но может ли кто привести другой пример подобной "рисовки" во всей истории?