Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— С чего ты взял, что не верят? Верят.

— А почему, чтоб ни сотворил Серко, мне все велят прощать ему. Если б запорожцы помогли под Чигирином, может, всё по-другому бы обернулось. А то помогали, да не нам — татарам. Вот придёт Чуйкевич и пораспрошай его за Сечь, за Серко. Я уйду, чтоб ты не думал, что я его подучаю.

— Ну зачем уж так-то, Иван Самойлович. Мы тебе верим. Просто у государя сердце такое, он и не таким, как Серко, вины отпускает, воров милует, шибко жалостлив. Даже жён-мужеубийц не велит окапывать, хотя это испокон было на Руси заведено. Говорит: «Доброго мужа жена не убьёт». Не поспоришь ведь. Государь.

Чуйкевич явился. Это был молодой в щегольском чекмене казак с лихо закрученными усами. Встал в дверях, стройный, готовый к услугам.

— Роман, — сказал гетман, — расскажи государеву человеку Емельяну Игнатьевичу о своей поездке в Сечь, всё, всё, ничего не утаивая. А я пока пойду распоряжусь по хозяйству.

Гетман всё же решил уйти, и Украинцев счёл неудобным задерживать его при подчинённом.

— Ну, садись, Роман, — пригласил Украинцев канцеляриста. — Рассказывай, что там в Сечи происходит.

Чуйкевич присел на лавку, заговорил чётко и без запинки, словно выученное:

— Сечь наклоняется к королю. При мне король прислал белоцерковского попа, и тот поп велел мне передать гетману, чтоб он обратился с Войском Запорожским к королю польскому и он будет его жаловать.

— А что кошевой Иван Серко?

— Иван Серко после переговоров с тем попом похвалялся, что, объединившись с татарами и поляками, будут Москву воевать.

— Может, это он спьяну болтал? Ведь у короля с великим государем перемирие. Было и продолжено ещё на тринадцать лет.

— Да нет, по-моему, Серко трезв был, хотя за это трудно ручаться. Может, и спьяну. Но ведь, как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— Ну, а ты как сам думаешь, может Серко против государя Сечь поднять?

— Вряд ли. Болен он, какой из него ныне вояка. Вот языком и воюет, из атаманства не хочет уходить. А Сечь против Москвы — об этом и думать смешно, всё равно что комар супротив быка.

— А чего ж тогда грозится?

— А как же? Ведь Сечь всегда за тем шла, кто кормил её. Ныне, видимо, король подкинул им на зипуны, вот и окрысились на Москву. Пришли Москва подарки побогаче — на хана поворотят. Я так думаю, что Серко и грозится Москве для этого.

— Для чего?

— Для подарков. Мол, погрожусь, напугаются и, глядишь, добрую плату пришлют.

— А почему ты так думаешь?

— А потому что Серко не случайно свои угрозы при мне говорил. Он же знает, что я передам гетману, а гетман — Москве. Небось напрямую-то Москве он никогда не грозил. Наоборот, всегда в верности клялся.

— Ну что ж, пожалуй, ты прав, Роман. Спасибо за рассказ, можешь идти.

Чуйкевич вышел, и скоро явился в горнице гетман:

— Ну что, славные новости из Сечи?

— Твой канцелярист умный парень, — сказал задумчиво Украинцев. — И новости его из Сечи не такие уж страшные.

— Как? Серко передаётся королю, а ты говоришь, не страшные.

— Ну и что? Кошевому надо Сечь кормить, у них только рыба своя, а остальное всё покупать надо или грабить. Мы плохо им платим, что там говорить, а король, видно, подкинул деньжат. Вот Иван и грозится, да ещё и прилюдно, деньги-то отрабатывать надо. А там, глядишь, Москва напугается и ещё подарков пришлёт.

— Ну ты, Емельян Игнатьевич, выходит, оправдываешь Серко?

— Я не оправдываю, я стараюсь понять его. Вон твой Роман — канцелярист, а не хуже другого боярина раскусил кошевого.

— Что же он мне «раскушенного» не преподнёс?

— А ты и не догадываешься?

— Нет.

— Он тебе преподнёс такого, какого ты его видеть хочешь. Изменник. И всё. Он, чай, у тебя служит и тебе угодить рад. Молодой, старательный и очень умный. Цени. Пожалуй, даже хорошо, что ты вышел. При тебе бы он вряд ли рассуждать стал, доложил бы, и всё. А я у него собственное мнение вытянул, и оно оказалось толковым. Подскажу государю, чтоб слали в Сечь содержание.

— Туда войско слать надо, а не содержание.

— То не нам с тобой решать, Иван Самойлович, государю. А он к Серко благожелателен.

— С чего бы это?

— Да когда-то Серко со своими казаками, ещё при Алексее Михайловиче, сочинили ответное письмо султану, кажется Мухаммеду IV, письмо соромное, ехидное. Так, веришь, государь его наизусть помнит, и когда вспоминает, хохочет от души. Я полагаю, от этого и к Серко приязнен.

— Где ж он его взял, письмо-то?

— А список с него у Алексея Михайловича в бумагах хранился. А Фёдор Алексеевич, будучи царевичем, натыкался на него.