Григорий Анисимов - От рук художества своего

— Здорово! — радостным шепотом сказал Андрей. — Ловко, вот диво! Мне бы до такого ни за что не додуматься!

— Брось! — Никитин потрепал его по плечу. — И сам бы додумался. По норову тебе? — довольно спросил он. — Ну и ладно! Ты знаешь, Андрюша, живопись более дело практики, нежели изученья. На опыте своем вижу сие.

Андрей разглядывал рисунок Никитина придирчиво, не находя в нем ни одной погрешности. А Иван Никитин изучающе, искоса смотрел на Матвеева. "Ба, он же совсем еще желторотый, со всей его голландской ученостью!" Потом еще подумал: "Добрый малый, умен, хватка есть. И талант — от бога. Крепкий орешек, новогородский! Малость расслабился на чужбине. А у нас на Руси давят по-российски, по закону — задами давят! Надобно в постоянной готовности быть, а он совсем еще неопытный щенок, рот пухлый, как у отрока… Узников-то он напишет, но понять их — где ж ему?"

Никитин горестно покачал головой. Ему-то уже довелось увидеть в упор подлость, коварство, злобу, а Матвеев еще набарахтается в черном омуте придворных интриг, козней. Узников в темнице пишет. Что он знает о них? Ровным счетом ничего…

"Может, в крепость его свозить? Сегодня какой день? Суббота? Начальство в городе, плац-комендант меня знает, пропустит. А что? Пусть поглядит Андрей на юдоль слез русских. Задумается, что к чему… Злосчастную жуть увидит воочью".

— Послушай, Андрей, — сказал он вдруг, — думка мне одна пришла тут. Давай-ка вот что сделаем: давай зараз поедем и поглядим с тобой натуральных узников — это получше, чем итальянские гравюры разглядывать… Натура — лучший оригинал для картин, но даром она не дается. А? Хочешь? Едем?.. Ну вот и хорошо, и ладно. Тебе это сразу даст разбег. Ты погоди чуток, я мигом вернусь.

С нежданной легкостью он вскочил из-за стола и вышел из комнаты, почти выбежал.

"Как верно Никитин сказал, что живописи без лица не бывает. В самую точку попал. Два лица в ней — автора и картины. Живопись двуедина, двулика. Значит, выходит, я с моей картиной — вроде вечный двойной портрет… Какой мастер! Не знаешь, чему в нем больше удивляться — душе, уму, ремеслу?"

Андрей подошел к полкам и стал смотреть книги. "Русско-италианский лексикон", — читал он по корешкам, — "Введение в гисторию Самуила Пуффендорфера", "Наука статическая или механика" — это еще зачем ему? — "Увещание от святого Синода невеждам", "Евклидовы элементы"… Он стал листать Евклида, как вошел Никитин.

Он распрямился и стал еще моложе на вид. На нем был добротный тафтяной желтый камзол, а на боку на лосиной портупее кортик с вызолоченным эфесом. На плечах кафтан мастера — без воротника, с продольными и узкими карманами, обложенными золотым галуном. В руках он держал изящную трость.

— Ну, Иван Никитич, — выпалил Андрей изумленно, — ты прямо вице-адмирал! Ей-ей! — Ему казалось, что выше и звания нету.

— Вице-адмирал не вице-адмирал, а в крепость Петропавловскую иначе не впустят. Военные парад любят. Хлебом не корми!

Они вышли на улицу. Город спал. Дул порывистый сырой ветер, завывал, черепицы крыш издавали стреляющие звуки.

— Гляди, Никитич, мужичонка навстречу, будет нам удача!

— Это что, примета такая?

— Да!

— Ну, дай-то бог!

Иван Никитич, приостановившись, искоса посмотрел на свой дом. Немалой крови стоил он ему. Строительство затянулось на несколько лет. Он любил эту хоромину, будто сложенную из белого чистого камня. Здесь он узнал зыбкое, тревожное счастье краткой семейной жизни. Здесь пережил униженье развода. А все другие огорченья уже были не в счет. Они не могли свалить его с ног, а только сбивали с шага.

Петр ему пожаловал звание гоф-малера, любил всей душой. После смерти государя Никитин был передан в распоряжение Канцелярии от строений. Это было пониженье и знак равнодушия к нему. Никитину перестали выплачивать жалованье, приходилось постоянно посылать напоминания, слезницы. После пришел новый указ — оставить в ведении гофинтенданта. То есть в прежней ведомости. Это верчение радости не добавляло. Раньше он работал под личным царским надзором Петра. А после его смерти все зашаталось, пошло-поехало и наконец до того докатилось, что ему с подпискою объявили, что нужды в нем более не имеется. Живи, моляр, как сам знаешь…

Когда извозчик остановился, Никитин крикнул:

— Сколько тебе надо, отец?

— А сколь дашь, все наши. — Мужик хитровато сощурился на богатый кафтан седока, на кортик и на всякий случай назвал двойную цену: — Десять денег пожалуй, драгоценный!