Григорий Анисимов - От рук художества своего

Подымаются любопытные головы, тянутся люди на цыпочках — ничего не видать. Ладно, пусть убивают. Эка невидаль!

— Ты погляди, Евграф, погляди-ко, какая баба пошла! Вот это да! Присест, присест-то какой! Как у хорошей кобылицы. И на каких дрожжах такие зады растут?

— Хороша, да не по нашу честь!

— Да я што!

Мужик и впрямь видит — ничего у нее не добьешься. Плывет, как неприступная пава. Да они-то поначалу все неприступны. И он догоняет, проталкиваясь, задастую, берет за локоток.

— Чего продаешь, молодуха? — спрашивает он. — Давай сюда.

— Не-а, — отвечает молодуха, — не продаю!

— Ну, так так дай!

— Дать — не устать, да было бы что!

— А у тебя быдто и дать нечего?

— Иди, иди, дуралей! Я таких, как ты, сама…

— Хозяин, почем туточка дрова?

— Дрова не трава! Как попало не растуть! Гривна за бревно, милый!

— Гривна?! Да я за такие деньги во Пскове целу рощу покупал!

— Ну и ступай себе во Псков! Чего тут шляешься!

— Тпру, тпру, проклятая! Стой же ты!

— И куда ж ты на людей-то прешь, гад?! Вот дать тебе по зубам!

— Солдат, а солдат, я что спросить у тебя хочу… Скажешь?

— Ну, спрашивай, коли приспичило.

— А чего ты, солдат, генералом-то не вышел, а?

— Пошел ты в…у! Там все енералы, и ты, гляди, станешь! Вот пристал, господи прости!

— Да ты не серчай, браток. Ты сапоги торгуешь? Давай я у тебя их куплю! Почем продаешь? А где это, солдат, тебя так стебануло? Да что ты из рук рвешь? Что? Украду твои говенны сапоги, что ли?

Высокий парень с пышными усами пляшет в кругу, приговаривает:

"Эхма! Эхма!" — глухо стонет земля ему в ответ.

А тот все орет:

— Душу я в тебе вижу! Душу — вот что! — потому и покупаю. Да не дери ты, ирод, сапог, мать твою так!..

Но солдат уже отошел.

А в небе безмятежные облака толкутся. Движутся. Тают.

А на Софийской стороне города во всех церквах звоны, звоны, звоны.

Красным звоном залились, зазвонились колокола. Говорят, сам царь прибыл. На богослуженье присутствовать будет!

И базар сразу поутих, растаял.

Царь! Царь! Царь! Когда его еще узришь? Надо поспешать! Все улицы новгородские всполошилися: Бордова и Кончанская, Холопья и Запольская, Щитная и Малая Лубенка, Янёва и Рогатица…

А трезвон все пуще, радостнее и на все голоса.

Пономари стараются из последних сил, раззвонились на славу.

Богоданный государь, царь и великий князь, всея Руси, самодержец и монарх изволил припожаловать на новгородское богослуженье. Купцы жребий меж собой бросили, кому везти на себе их императорское величество. Пробовали везти заместо лошадей царскую карету, только не хотел этого царь, отогнал…

Но зашевелились по городу люди — духовные и мирские, служилые и приказные. Все вовлечены в царский приезд — послушники, монахи, попы, протопопы и протопопицы. Каждому поглядеть хочется. Тут и воевода, и жена его. Тут купцы и купчихи. И чернь.

А его царское величество у обедни уж стоит в Софийском соборе. На уготованном месте. Служба идет торжественно, медленно. Синий ароматный дым стелется по церкви, серебряно кадильница позвякивает.

Иногда вдруг взлетает стеклянными молодыми голосами хор, под самый купол прозвенит, пролетит, и снова звучит четкий литургический речитатив.

Сумрак и пенье объединяют всех.

Только царь Петр стоит как бы один или как бы в пустоте.

Кругом люди, а он как сгусток силы, как удар молнии в землю. Там, вверху, бог. Здесь он! Захочет — убьет, похочет — вознесет выше облака. А стоит не шелохнется, будто к месту прирос. И высок же он, высок! Нечеловечески огромен и прям, точно колокольня надо всеми. Не солжет аршин: три раза ему по государю отмерять.

Новгородский епископ, весь белый и золотой, воссылает хвалу богу — отцу и сыну, святому духу — и русскому царю, монарху и самодержцу.

А хор певуче и богомольно подтверждает:

Никто не входит, не выходит во время возглашения и здравия. А епископ, взглянув на государя, вспомнил то, чему был он сам свидетелем тому лет пять в Санкт-Питербурхе. Тогда иностранные гости не захотели перед русскими иконами снять свои шляпы. Взбесился Петр, но прошел мимо. И только вечером, когда ужинали, услыхал епископ Петровы слова: "Не будь они чужеземцами, я бы велел прибить им шляпы эти гвоздями к их глупым телячьим головам". И наверняка так бы и сделал. Гневен бывал монарх, не дай господь!