Николай Богданов - Великие дни. Рассказы о революции

В ней лежал юнкерский пропуск.

Он отставил винтовку и неуклюже, неслушающимися пальцами стал расправлять. Она задрожала мелкой, никогда не испытанной дрожью. С треском позади вырвался из пожарища сноп искр, судорожно осветив… На корявой ладони лежал юнкерский пропуск… кверху ногами…

"Уфф, т-ты… неграмотный!"

— На.

Она зажала проклятую бумажку.

— Куда идешь? — вдогонку ей.

— В штаб… В Совет.

— Переулками ступай, а то цокнут.

…В штабе ее встретили внимательно: сведения были очень ценные. Все приветливо заговаривали с ней, расспрашивали. В кожанке, с чахоточным лицом, ласково ей улыбался.

— Ну, молодец девка! Смотри только, не сорвись…

В сумерки, когда стрельба стала стихать, она опять пошла на Арбат. В лазарет всё подвозили и подвозили раненых из района. Атака юнкеров от Смоленского рынка была отбита: они понесли урон.

Целую ночь девушка с измученным, осунувшимся лицом перевязывала, поила, поправляла бинты, и раненые благодарно следили за ней глазами. На рассвете в лазарет ворвался юнкер, без шапки, в рабочем костюме, взъерошенный, с искаженным лицом.

Он подскочил к девушке:

— Вот… эта… потаскуха… продала…

Она отшатнулась, бледная как полотно, потом лицо залила смертельная краска, и она закричала:

— Вы… вы рабочих убиваете! Они рвутся из страшной доли… У меня… я не умею оружием, вот я вас убивала…

Ее вывели к белой стене, и она послушно легла с двумя пулями в сердце на то место, где лежал рабочий в ситцевой рубашке. И пока не увезли ее, серые, опушенные глаза непрерывно смотрели в октябрьское суровое и грозное небо.

Последняя ночь Октябрьских боев. Я вошел в помещение штаба Военно-революционного комитета, волоча правую простреленную ногу, затвердевшую под тугой повязкой. Я получил приказ: пробраться в штаб белых, доставить пакет!

— Ультиматум… — сказал кто-то на ухо.

Предельную усталость, когда подкашиваются ноги, а от бессонных ночей так мучительно клонит ко сну, что порой теряешь сознание, — при одном только слове "ультиматум" как рукой сняло, словно тела коснулся электрический ток. Я вздрогнул: ультиматум — значит, наша берет!

В мое распоряжение дали закрытую машину Красного Креста. Тут же мне указали на двух парламентеров со стороны белых в поношенных солдатских шинелях. Это были переодетые белые офицеры.

Получив соответствующий пропуск, я вышел с ними на улицу. Офицеры быстро юркнули внутрь машины и торопливо прихлопнули дверцу. Я взобрался на открытое сиденье рядом с шофером.

Тихо, осторожно, с потушенными фарами повел шофер машину. Кругом ни одного огонька. Все потонуло в глубоком мраке. После шума и гула дневных боев ночная тишина казалась подозрительной, на стороженной, зловещей. Чутко прислушиваемся… Кажется, будто и ночь затаила дыхание. В этом мраке неожиданное появление машины могло вызвать подозрение и своих и чужих — белых. Тихо, словно на ощупь, продвигались мы вперед, но шум мотора и трение колес о мостовую не могли не нарушить мертвой тишины. И справа, сотрясая воздух, подобно частым ударам молотов по железному настилу, загремели выстрелы, и над нашими головами стремительно, со свистом, будто вспугнутые ночные птицы, пронеслись пули.

— По нас стреляют! — заволновался шофер.

Сложив руки рупором, я крикнул во мрак:

— Свои! Большевики!..

— Стой! — твердо и зычно прозвучал впереди грубый голос.

Машина стала. Из мрака вынырнули три темные фигуры.

— Кто такие?!

— Свои! — ответил я, протягивая пропуск.

При свете спички сверкнули штыки, осветились небритые, загрубевшие солдатские лица.

— Проезжай!

Время от времени оглашая воздух криком: "Свои! Большевики!", мы продвигались вперед… И снова:

— Стой!

На этот раз спичка осветила бравую фигуру матроса, его широкое, мужественное лицо. На бушлате блестели медные пуговицы. Змеей извивалась пулеметная лента. В левой руке — короткий карабин. Рядом с ним стоял, опираясь на винтовку, высокий, пожилой рабочий с сосредоточенным, устало-серьезным лицом.

— Куда? — прогудел матрос.

Я протянул ему пропуск. Пробежав глазами, бросил на меня строго испытующий взгляд, вернул пропуск:

— Катись!..

Но вот и Арбатская площадь. Неожиданно откуда-то сверху, вероятно с крыши, часто застрочил пулемет, и по мостовой, словно свинцовый град, забарабанили пули. Машина стала.