Николай Богданов - Великие дни. Рассказы о революции

— Вам куда? — спросили нас.

— Мы вам патроны привезли…

— А, это дело…

Со всех сторон набежали солдаты и красногвардейцы, с нашей помощью быстро сгрузили тяжелые ящики. На наших глазах их торопливо растащили в разные стороны, по два человека на ящик, — видно, в патронах ощущалась нужда.

Когда разгрузка кончилась, начальник патруля обернулся к нам и деловито сказал:

— Теперь марш отсюда! А то еще ранит. Слышите, как пули посвистывают? Думаете, шутка?

Мы нехотя возвратились к нашему трамвайному вагону. Нас догнали трое:

— Послушайте, товарищи, вот арестованный юнкер, его нужно в Совет отправить.

Арестованный юнкер! Вот так поручение! Я горда.

— Иди за мной вперед, — говорю я пленнику.

Он большого роста, бритый. Оглядывает меня сверху донизу, и я вижу, как на его лице появляется чувство облегчения. Меня это разозлило.

— Товарищи, — обратилась я к ребятам, приехавшим вместе со мной, — отвезите его сами, я пойду пешком, у меня еще поручение есть.

У подъезда большого дома я увидела толпу солдат. Они с вниманием слушали, что им очень самоуверенно говорила богато одетая женщина. Другая, такая же, стояла рядом и поддакивала:

— Но ведь Учредительное собрание будет собрано, к чему же было поднимать братоубийственную войну?

Вдруг один из солдат ответил:

— Будет-то оно будет, мы против того ничего не имеем. Да только вы нам скажите: зачем Временное правительство с немцами мир не заключает?

Дама что-то стала толковать о доблестных союзниках Англии и Франции. Я вмешалась.

— Послушайте, зачем вы затеяли это? — обратилась я к дамам. — Ведь вы воззвание Военно-революционного комитета читали? Никаких собраний на улицах, никаких сборищ, пока идут бои. Лучше уходите скорее, а то вам же влетит.

Дамы тут же исчезли. Но недалеко от Совета я обнаружила еще одно такое же сборище. Посредине ораторствовал господин в котелке. Я только подошла, как вдруг один из солдат, слушавших оратора, закричал:

— А, ребята, у него револьвер спрятан!

И тут же кто-то ударил господина палкой по голове, котелок с него соскочил, он зашатался. Я не помню, как врезалась в толпу, схватила за воротник того солдата, у которого в руках была палка.

— Товарищи, так нельзя! Устраивать самосуд нельзя! Это просто наша погибель. Арестуйте этого контрреволюционера, отведите в Совет — только без самосуда. Вместо того чтобы здесь драться, на баррикады идите!

Я вся дрожала.

— Ишь ты какая! — послышался сочувствующий голос.

— Ведь махонькая, а как наскочила… — усмехнулся солдат о палкой.

— Вы идите себе домой и не беспокойтесь, ничего ему не сделают, — сказал третий.

— А чего это она за него так забеспокоилась? Дядька он ей, что ли? — крикнул кто-то со злобой.

Меня вдруг с силой толкнули, и я упала на тротуар. Когда я вскочила, люди сбились в большой клубок, злополучного оратора не было видно, только слышались его крики, котелок, откатившись, валялся в стороне. Первой моей мыслью было немедленно позвать своих. Вскочив, я побежала в сторону Совета. Бежать пришлось недалеко, навстречу мне шел патруль Красной гвардии, я узнала командира.

— Слушай, Люхин! — крикнула я ему. — Скорей лети, там солдаты какого-то человека убивают! Ведь это погром!

— Ну, сразу уж и погром… Да кого бьют?

— Буржуя какого-то. Он нёс контрреволюцию…

— Значит, за дело бьют…

Эти слова меня как-то сразу успокоили. За контрреволюцию бьют, ведь за это надо бить.

— А если погромы начнутся?

— Не начнутся. Айда, ребята, разберемся, в чем там дело.

Еще бои не кончились, еще Кремль не был отбит у белогвардейцев, а солдаты, красногвардейцы, рабочие и мы, коммунистическая молодежь, постепенно начинали устанавливать порядок на улицах и площадях.

— Ты молодец, Женька, — ласково, почти нежно сказала Шура, выслушав, как я боролась с самосудами. — В условиях революционных боев самосуды, всяческая дезорганизация дают пищу для провокации. Вот почему так суровы и беспощадны были якобинцы…

Так один за другим шли эти дни, и казалось, что каждый равняется месяцу…

Совет! Неужели можно было подумать, что в этих пяти-шести комнатах были совсем недавно натертые, красного цвета, полы, на которых отсутствовал толстый слой грязи, нанесенный с улицы? Неужели можно было подумать, что в этих комнатах когда-нибудь не толпились люди? Обед? Сон? Когда это было? И до обеда, и до сна ли, когда юнкера заняли весь Никитский бульвар? Остоженка у них, на храме Христа-спасителя установлен их пулемет, обстреливающий наши позиции, и его стук мешает мне сосредоточиться. А мне оказано высшее доверие — поручен учет оружия.