Николай Богданов - Великие дни. Рассказы о революции

…Сперва я услышал какой-то резкий вскрик, за ним — многоголосый тревожный гул. Потом выстрелы… Передние ряды отпрянули, и вокруг меня стало тесно. И опять появились всплески. Кто-то бежал на меня, широко выгребая руками.

— Свои стреля-яют! — бабьим, дурным голосом выкрикнули вперед!:.

Торопливо, насколько позволяла вода по грудь, загребая то правой, то левой рукой, появляется Петр Димитрич.

— Кричите: "Свои! Свои!" Кричите! — И, не дожидаясь, сам первый: — Свои-и-и! Свои-и-и! — Складывает руки рупором и в сторону нашего берега: — Свои-и-и!

Его крик подхватывают. Невнятный гул проносится по реке: "Ии-и!"

Но выстрелы с нашего берега продолжаются. Я вижу вспышки винтовок. Я жду крика, стона, но ночь спасает нас…

Видны вспышки и сзади, у белых. Но в стороне, не против брода, — это всполошились их фланговые заставы.

На нашем берегу появляется узкий, трепещущий язык пламени, как у паяльной лампы.

— Пулемет! — слышу я рядом. — Смотри, по своим!

— Свои-и-и! Свои-и-и!

И опять темный гул и высокое, дребезжащее "и-и-и".

Но снова выстрелы.

В злых глазах Петра Димитрича я вижу отражение звездного света, и они кажутся зелеными. Ошалело, пропаще он кричит:

— Запева-ай!

Это уже неизвестно к чему! Кругом молчат.

— Да запевай, черт возьми! — У командира срывается голос. — Что-нибудь! Запева-ай!

И кто-то ощупью, тихо начинает старую солдатскую песню:

Подхватывают трое, четверо:

Но из-за выстрелов ничего не слышно. И вдруг невдалеке доносится громкий, уверенный, чистый голос:

Это Карпов. Темный, высокий, он пробивается вперед, неся с собой песню и как бы раздавая ее направо и налево.

— "…весь ми-ир голодных и рабов", — подхватывают за ним и идут следом.

Выстрелы с нашего берега прекратились. Поет вся рота. Ряды пришли в движение и двинулись вперед. Сперва медленно, ощупью — не покажутся ли опять на нашем берегу вспышки, — потом увереннее, быстрее — по черной реке, по грудь в воде.

…Прошло двадцать лет после этого ночного брода, но я больше не слышал такого "Интернационала"! Это был не гимн, который мы и тогда и двадцать лет позже охотно пели после торжественных сборищ, пели в казармах, в клубах, во дворцах, на улицах и площадях. Нет, это был особый, ни с чем не сравнимый "Интернационал". "Интернационал"-пароль, "Интернационал"-спаситель…

Мы вышли на берег. Всё, что держали над головой, чтобы не замочить, опустили. С нас лила вода, и тяжелые, в речном иле, сапоги скользили по траве. У моего третьего взвода, который шел сзади, по уже наслеженному месту, разъезжались ноги. За нами от реки тянулась полоса травы, которая при звездном свете казалась черной и маслянистой, точно посыпанная антрацитом. Только тут, на земле, на ветру, мы почувствовали, что мы мокрые.

Впереди уже слышались новые — не то удивленные, не то виноватые — голоса. Среди них я различил ворчливый голос Петра Димитрича.

Я пропустил взвод и пересчитал людей. Все, в реке никого не осталось! Последним, опираясь на палку, шел Карпов. Я подождал его, и мы пошли вместе. Вскоре поравнялись с какой-то темной грудой на земле. Узнали по белой изогнутой ленте — пулеметчик. Карпов остановился над лежащим. Стоял, высокий, темный, пристукивая палкой об землю, томил молчанием.

— По своим, милый, стрелял? — наконец спросил он.

Пулеметчик поднялся и сел.

— Не видно было, товарищ… — быстро заговорил он, точно давно ждал этого вопроса. — Темно было! Ночь! Не разобрать…

— Плохо стрелял! — сказал Карпов и пристукнул палкой о землю. — Плохо! Все целы!

Пулеметчик облегченно вздохнул, засмеялся, но негромко, про себя, как бы улыбнулся своей радости. Но Карпов стоял над ним, и надо было оправдываться…

— Темно было! Ночь! Не разобрать… — ответил пулеметчик.

1940

В 1918 году в Астрахани было очень тяжелое положение. Белые подняли восстание и захватили большую часть города. Главным руководителем красных войск был тогда Киров. Он работал неустанно день и ночь, сам посты расставлял, сам следил за распределением боеприпасов, он выкинул лозунг: "Астрахань не сдадим!"