Винцас Миколайтис-Путинас - Повстанцы

Управляющий Пшемыцкий, проверив перед сном запоры, спешил в свою комнату во флигеле — уже совсем стемнело и очень похолодало. Вдруг ему показалось, словно от дороги кто-то бежит. Он разглядел в темноте пятерых мужчин. Напуганный пан Пшемыцкий юркнул в свое жилище, поспешно заперся и подпер двери. В такое тревожное время как не испугаться, когда ночью к тебе бегут пятеро неизвестных!

Крепкие удары в дверь, сопровождаемые не менее крепкими выражениями, убедили управителя, что он опасался не зря. Некоторое время Пшемыцкий стоял за печкой, не отзываясь, но стук стал таким грозным и настойчивым, что дольше молчать показалось невозможным.

— Кто там? Чего надо? — спросил он наконец, придавая голосу суровый оттенок.

— Жандармский вахмистр из Кейдан и сурвилишкская полиция! Отворяй, черт подери, мы промокли, закоченели! Живо, а то двери высадим! — орал скрипучий голос.

Управитель еще колебался, но на шум подоспели Мотеюс с Пранцишкусом и подтвердили, что в дверь стучатся блюстители порядка.

Пшемыцкий открыл, пятеро мужчин ввалились в комнату, а за ними показались изумленные лица Мотеюса и Пранцишкуса.

Управляющий был весьма озабочен происшествием у канавы. Мостик еще днем был в целости, он сам ездил верхом по этой дороге. Ясно — организован налет, чтобы отбить арестованного. Налет удался. Необходимо немедля доложить пану Скродскому. Еще, чего доброго, могут и на поместье напасть.

Но прежде всего надо оказать помощь пострадавшим.

Он повел их на кухню, велел Аготе затопить большую печь и отыскать сухую одежду. Затем поспешил к Скродскому.

Помещик с юристом, напившись чаю, сидели у маленького столика за бутылкой венгерского. Скродский курил свою длинную трубку, а Юркевич, разложив карты, объяснял правила новой игры, входившей в моду. Услышав от управителя, что неизвестные отбили Бальсиса, оба пана слов не нашли для выражения гнева и изумления. Юрист откинул карты, а пан Скродский в волнении осушил хрустальный бокал до дна.

— Тысяча чертей! — воскликнул он наконец. — Если так дальше пойдет, то скоро дождемся судьбы галицийских помещиков 1846 года. Ведь очевидно — это дело рук хлопов. Представьте себе, пан Юркевич, что бы могло случиться, если бы полиция успела доставить сюда этого одержимого! Мужики, наверно, напали бы на имение. Может, мы бы теперь уже заживо пылали, пан Юркевич! Я допустил ошибку, приказав привезти сюда этого молодчика.

Напрасно Юркевич успокаивал взволнованного помещика. В последнее время галицийский кошмар преследовал его не только ночью, но и днем.

— Теперь уже без батальона солдат не обойдемся. Как полагаете, пан Юркевич?

Юркевич полагал, что прежде всего надо тщательно расследовать все обстоятельства, установить виновных, а затем, разумеется, прибегнуть к решительным мерам. Возможно, завтра придется писать новую бумагу кедайнскому исправнику, а то и губернатору с требованием помощи. Скродский с этим согласился.

Управитель вышел проверить, как Агота ухаживает за пострадавшими. Перед этим он заручился разрешением пана поднести им закуску и водки и устроить на ночлег в имении.

На кухне в большой печи весело потрескивали поленья, было тепло и уютно. Жандармский вахмистр Федоров, становой Стороженко и еще один жандарм, которого все называли Палкой, успели переодеться и грелись у огня. Тут же дымились их брюки, разложенные на лавке для просушки.

Вахмистр Федоров, тучный и приземистый, с подкрученными кверху черными усами, черной бородой и подстриженными ежиком волосами, вел себя здесь, как настоящий начальник.

— Эй, Палка, подтолкни эту головешку, не видишь — угли выпадут. Эх, чертовы дети, такое приключение, не дай господи!.. Чего доброго, еще насморк привяжется, — добавил он, громогласно чихнув.

Когда Агота поставила на стол сало, окорок, колбасу, тарелку с маслом и полкаравая хлеба, а управитель принес пузатую бутыль водки, глаза у всех оживились, а Федоров, шлепнув ладонями по ляжкам, крикнул:

— Ну, господа, теперь не пропадем! Дай бог здоровья пану Скродскому! Нет худа без добра. Палка, наливай! Ваше здоровье, пан управляющий!

Пшемыцкому не понравилась бесцеремонность вахмистра, но его разбирало любопытство, — не выболтают ли чего-нибудь полезного подвыпившие жандармы. Поэтому, уняв шляхетскую спесь, он решил остаться.

После третьей рюмки вахмистр расхвастался:

— Накинулись на меня втроем, нет — вчетвером. Двинул одному в харю — свалился, чертов сын. Другого саданул по загривку — растянулся. Третьего пнул в брюхо — отлетел, как бомба. А четвертый, не дожидаясь, пока и ему влетит, — в кусты. Но тут черт мне ножку подставил или еще что, поскользнулся я и — шлеп в этот распроклятый ров. Палка, наливай!