Кристофер Бакли - Охотник за судьями

Они посидели в мрачном молчании.

— Балти.

— Что?

— Если нас соберутся пытать, сразу расскажи им все. Выложи без утайки. Не жди.

— Ни в коем случае! Я не выдам тайну врагу. Англичане так не поступают.

— Поверь мне, дорогой друг. Ты заговоришь. Рано или поздно все ломаются. Единственные, кто выдерживает все, — это индейцы. Нет никакой доблести в том, чтобы пойти на виселицу без руки или глаза. Или без яиц.

Балти побелел:

— Они не посмеют! Неужели?

— Еще как посмеют, черт возьми. Поэтому будь умнее. Расскажи им все. А я, если дойдет до этого, оставлю их без развлечения.

— Как?

Ханкс снял сапог и открутил каблук. Внутри была короткая бритва. Он сделал ею жест поперек горла.

— О нет! Не надо! Ханкс! Пожалуйста! Я… мне будет без тебя здесь очень одиноко.

— Если хочешь, я сначала разберусь с тобой.

Балти вздохнул:

— Даже не знаю, что сказать. Мне никто еще не предлагал перерезать горло. В порядке услуги .

— Настоящие друзья познаются в беде, — подмигнул Ханкс.

Они посидели в молчании.

— Знаешь, Ханкс, до того, как ввязаться в эту катастрофу, я мало чего добился в жизни.

— А посмотреть на тебя теперь! Каких вершин ты достиг!

Они расхохотались. Стражники, не привыкшие к такому поведению арестованных, собрались у окна и стали глазеть на них через решетку. Странные люди эти англичане.

Немного погодя Ханкс сказал:

— Ты чуток переменился в лице, когда прощался с девушкой.

— Ну да, это ужасно печальная история. Скажешь, нет?

— А кто отец? Гедеон или Покайся?

— Я пытался выведать. Похоже, она и сама не знает. Бедняжка.

— Скоро узнает. Миссис Андерхилл о ней позаботится. Надо сказать, Благодарне почти не за что благодарить небеса.

— Верно.

— А ты ей сказал про Эдит?

— Эстер. Она уже знала. Небось, ты ей сказал.

— Нет. Женщины, они чувствуют такие вещи.

Они сидели, прислонившись спинами к стенке, и слушали, как форт готовится к войне.

Наконец открылась дверь. Вошел Кунц, а с ним адъютант, который нес поднос с бумагой, чернилами, перьями и толстой книгой в кожаном переплете.

— Что это? — спросил Балти.

— Я принести фам пумаху. Штопы фы могли состафить сфой испофеть. А также Сфятое Писание. На анхлийском ясыке. Тля утешений.

— Послушайте, Кунц, — сказал Балти. — Нам совершенно не в чем исповедоваться. И кроме того, нам незачем утешаться Писанием.

— Как фам путет ухотно.

— Я требую, чтобы нам дали поговорить с губернатором Стёйвесантом!

— Он санят. Он прикасал мне, если фы не хотите испофеть, мошете написать прощальные письма ф Англию. Сфоим плиским.

— Прощальные письма?

— А я тем фременем пришлю фам еты и питья. Если шелаете, я прихлашу к фам тухофую персону.

— Духовую персону? Зачем, ради всего святого, нам может понадобиться трубач?

— Сфященника.

— Разумеется, нет! Это вопиющее безобразие!

Кунц пожал плечами, как бы извиняясь:

— Это путет решать хенерал. Фосмошно, он смягчится и пошлет фас рапотать на плантации. Там ошень шарко. Шелаю фам приятнофо фечера.

Вскоре прибыл ужин — вполне съедобный жареный каплун, хлеб, вино, колбаса и ассортимент голландских (естественно) сыров, в том числе клин весьма пристойной выдержанной «гауды». Ханкс, объявив, что это настоящий пир, со смаком набросился на еду. У Балти аппетита не было. Он обмакнул перо в чернила и начал писать письмо жене, но не продвинулся дальше слов «Дражайшая Эстер».

— О черт, — сказал он, уже в сотый раз за сегодня.

— Фьефь фто-нибуфь, — посоветовал Ханкс сквозь набитый мясом рот. — Ты не хофефь упафть ф обморок на эшафоте. Вспомни, как держался король Карл.

— О чем ты?

Ханкс откусил еще кусок каплуна:

— Было фолодно. Конеф янфафя. Мороф. Кофоль надел лифнюю рубафку, фтобы толпа не подумала, фто он дрожит от страха. Очень благородно.

— Неужели обязательно вспоминать об этом сейчас?

— К флову прифлофь, — сказал Ханкс с полным ртом хлеба и сыра.

— Ты можешь не разговаривать с набитым ртом?

— Если ты не в духе, можно послать за духовой персоной. Лично я предпочел бы парочку голландских торговок сластями. И я не имею в виду те сласти, что делаются из муки и сахара.

Балти мрачно смотрел на пустой лист бумаги. Почему он не может излить Эстер свое сердце? Дражайшая Эстер. Что она сейчас делает? Конечно, скучает по своему милому Балти. Но как Балти ни старался вызвать в памяти образ жены, он мог думать — за исключением, конечно, своей быстро приближающейся смерти на виселице или плантациях — только о Благодарне.