Недостреленный [СИ, с илл.]

— Дядя, я б тебя попросил курить свою траву в тамбуре, — обратился я к нему. — Что ты туда насовал, что аж горло дерёт, людям мешает. Мы за местом твоим проследим, не беспокойся, вернёшься, не пропадёт.

— А у нас тяперича свобода! — едко усмехнулся рыжеватый. — Чаво хотим, того и делаем. Что же трудящимся и закурить нельзя, — он глянул на меня и скосил глаза вниз. — Однако, мы и в тамбур можем пойтить, да. Ежели обчеству мешает, то, конечно, оно так, да. Мы ж не супротив обчеству-то, — переменился он во мнении и засобирался в тамбур.

Я не сразу понял причину его резкой перемены, но проследил за направлением его взгляда и заметил, что из кармана моей шинели высовывается рукоятка револьвера. "Поговорка про доброе слово и револьвер, — мысленно рассмеялся я. — Работает, однако", — но поправил наган в кармане, спрятав его поглубже.

Мимо окна мелькали деревья, поля, мы проезжали полустанки и станции. Где-то остановки были короткие, где-то побольше, для заправки водой или для смены паровоза. Я еще пару-тройку раз бегал за кипятком, не на всех станциях его можно было набрать. В одну из таких отлучек возвращаясь с чайником к нашим местам, я увидел троих мужчин, одного худощавого франтовато одетого и двоих покрупнее, но одетых попроще, переговаривающихся с кем-то в нашем отсеке-купе. Переложив чайник из правой в левую руку и подойдя поближе, я услышал напористые слова франта:

— Вы же понимаете, что такой красивой девушке не стоит ехать одной в поезде, наполненном изголодавшимися мужчинами. Но я уверяю вас, со мной вам нечего бояться. Я присоединяюсь к вашему путешествию, мадмазель, и всё будет "тре бьен", — после чего он сделал попытку войти в купейное пространство.

Сразу же след за этим я услышал щелчок раскрываемого Лизиного саквояжа, куда она перед отъездом положила браунинг, и раздался напряженный и твёрдый Лизин голос:

— Рекомендую не приближаться. Я не одна. У меня есть спутник. Гражданин, вам лучше удалиться, нам с вами не по пути.

Я вынул из правого кармана шинели наган и прижал руку к корпусу, направив ствол на этих троих.

— Какие вопросы, господа хорошие? — произнёс я, обратив на себя их внимание. Франт метнул взгляд внутрь купе, по видимому, в сторону Лизы, потом его глаза остановились на направленном в его сторону стволе револьвера.

— Нет, нет, никаких вопросов к товарищам, — криво осклабился он, и, мотнув головой своим спутникам, развернулся и пошел к другому выходу из вагона. "Мы, это, просто уходим, что ли?" — спросил его один из сопровождающих. Я сделал несколько шагов мимо нашего купе вслед за ними и услышал обрывки фразы в ответ: "…эсерка бешеная …ты шпалер в сумке у ней видал?.. и боевик при ей… Им шлепнуть как тебе высморкаться…"

Вернувшись к нашим местам, я увидел нахмуренную Лизу со сжатыми губами, державшую руку внутри своего саквояжа. Проследив взглядом за выходом этих троих из вагона, я убрал наган и ободряюще кивнул девушке: "Всё хорошо. Ты умница и молодец. Я с тобой".

Поставив чайник, я присел рядом и приобнял её, и она, оттаяв, облегченно мне улыбнулась.

За окном вагона уже стемнело. К этому времени крестьяне уже сошли каждый на своих станциях. Часть народа в вагоне уже лежала на разложенных и соединённых парами полках. В нашем купе-отсеке мы тоже, договорившись, разложили верхние полки и соединили нижние сиденья в сплошные лежанки. Я постелил нам с Лизой тюфяки, и под тройной стук колёс потянулась ночная дорога под уже ставший привычным шум поезда совмещенный со скрипом полок, сопением и храпом спящих людей. Я не знал, что это была за троица, проявившая столь навязчивое внимание к Лизе, и, хоть предполагал, что они скорее всего не вернутся опять, чтобы взять реванш, но на всякий случай положил наган рядом с рукой и спал вполглаза с внезапным настораживанием к каждому необычному звуку среди ночи.

К утру я закономерно не выспался, и, когда с появлением солнца народ зашевелился, и Лиза тоже проснулась, я завалился на верхнюю полку и попытался хоть немного отоспаться. Мы ехали еще полдня, уполовинили с Лизой наши запасы рыбы и хлеба, и вот въехали в город, которому скоро предстояло стать столицей страны. Поезд прибыл на Николаевский же вокзал, как и в Петрограде. Выгрузившись из вагона, мы вышли на перрон, ничуть не похожий на внутренний вид Ленинградского вокзала из моей памяти. Выйдя на Каланчевскую площадь, я поразился, какой она казалась просторной. Никаких сталинских высоток, естественно, еще не было, и три вокзала в их более-менее узнаваемом обличье были самыми огромными строениями в округе. Ну вот мы и в Москве восемнадцатого года. Что нас здесь ждёт?